Tyrmä

Для того, чтобы убраться из Талергофа большого ума не надо. Надо иметь ум, чтобы в первые же минуты, часы, дни, да, вообще — никогда — обратно не загреметь. То есть, иными словами, никто — ни австрийский бюргер, ни австрийский солдат — не должен заподозрить в увиденном им человеке беглеца.

Игги нашел кусок стекла от некогда разбитой бутылки. Никакой стратегической задачи этот осколок выполнить не мог: ни оружие, ни подручное средство — ничего. Но Олонецкий егерь обмазал щеки грязью и осторожно, стараясь не порезаться, выскоблил их острой стеклянной кромкой. На ощупь получилось вполне ничего себе. Вроде, как и бритый. Вроде, как ухоженный. А усы и бородка — может, мода такая! Вон, многие австрияки старательно растят у себя под носом кайзеровскую поросль.

Также он подобрал старый ломаный-переломанный зонтик, который за полной ненадобностью не привлекал ничье внимание. Все, что ему было нужно от этой рухляди — три спицы, да полоска дождевой материи. Этого добра нашлось.

После полудня, как Игги выяснил, австрийские охранники лагеря совершали ежедневный осмотр вверенной им территории. Пара вертухаев проходила устоявшимся маршрутом, внимала просьбам, сделанным авторитетными смердами, и не внимала просьбам доходивших до предела прочих смердов. Они оценивали, когда выносить в овраг трупы тех, кто уже дошел — в самом деле, не каждый же день этим заниматься! Собралось полдюжины — тогда можно организовывать их вынос. Единичные тела не выносятся, здесь не богадельня! Также иной раз охранники брали на себя миссию казни кого-нибудь из неблагонадежного отребья на устроенных для этого столбах. Словом, австрийцы бдили службу — будь здоров!

Игги решил дожидаться полудня у одного из столбов, расположенных в таком месте, неприглядном даже для Талергофа, что здесь никто из несчастных «русинов» старался не задерживаться: сырость какая-то из-под земли, жирная грязь в любое время года, комары, опять же, самого подозрительного вида толкутся.

На столбе висела часть тела казненного человека. Другая часть уже отвалилась и куда-то исчезла. Или, быть может, здесь покарали смертью какого-то несчастного инвалида.

Долго ждать не пришлось: скоро солнце, пробивающееся через облака, отразилось на начищенных до блеска австрийских касках. Два охранника, каждый стараясь выглядеть важнее другого, неторопливо шествовали в установленном маршрутом направлении. Их никто из лагерников не сопровождал, потому что лишний раз оказываться на виду у власть имущих — это лишний раз рисковать своим здоровьем.

— Иншульдиген зи битте, — появился перед очами австрийцев Игги. — Извините пожалуйста.

— Вас? — удивился первый. — Что?

— Вас? — возмутился второй.

Охранникам было непривычно, когда с ними разговаривали без разрешения.

— Гибен зи мир, битте, айн сигарет, — сказал Олонецкий егерь. — Дайте мне, пожалуйста, одну сигарету.

— Вас? — еще пуще удивился один, а потом издал короткий вздох.

— Вас! — начал закипать от ярости другой.

Если бы он не был так отвлечен на свою вспышку праведного гнева, то, без сомнения, заметил бы, что его товарищ после вздоха неподвижно замер, и руки и ноги у него начали мелко-мелко подрагивать.

На самом деле он уже был мертв, а едва заметная дрожь — всего лишь агония.

Просто незаметным для австрийца и очень резким ударом руки Игги вогнал пику через плотную ткань мундира в печень и снизу вверх пронзил сердце. Понятное дело, что пика сама по себе из воздуха не появилась, она была изготовлена из тщательно заточенных о камень спиц старого зонтика, туго-натуго перетянутых материей того же зонта. Получилось некое колющее одноразовое оружие.

Пока эта самодельная пика была в ране, не наступало резкого падения давления крови. Это способствовало тому, что тело все еще не лишалось возможности оставаться в вертикальном положении, то есть, на ногах. Мышцы работали, но голова — решительно и бесповоротно — нет.

Игги не стал терять время. Доли секунды после удара пикой ему хватило на то, чтобы метнуть заготовленный загодя камень, норовя угодить возмущенному охраннику в середину лица — чтобы крови было больше. Именно разбитый нос мог отвлечь австрийца от немедленного сигнала тревоги. Егерь не знал, каким образом он подается — то ли свистком, то ли гонгом, то ли фальцетом — но сигнал обязан был быть.

Немедленно после броска камня он выхватил из-за пояса заколотого им охранника притороченный штык, без которого не обходился ни один уважающий себя воин Австро-Венгерской империи. И хотя трехгранный клинок не был приспособлен для того, чтобы резать им врага, но Игги все же полоснул самым кончиком оружия по яремной вене ошарашенного метким попаданием австрийца.

Все это произошло настолько быстро, что никто из противников не успел осознать свою безвременную кончину, а никто из смердов, как бы близко они ни находились — это заметить.

Теперь дело было за малым: сбежать из лагеря.