Tyrmä

Тойво посмотрел в змеиные глаза Бокия и не увидел в них ни тени понимания.

— Ну, а если я скажу так: Самполла? — продолжил Тойво. — Не это ли Рерих ищет?

На этот раз реакция последовала, как от Глеба, так и от его телохранителя. Бокий прищурился, а Блюмкин рассмеялся.

— Да тебе в цирке фокусником надо работать, — сказал он. — Как ты дошел до этого, мать честная!

Как и любой неординарный и наделенный талантами человек, Яков умел восхищаться вещам, на которые он сам не способен. Пока не способен.

Можно было предположить, что товарищ Глеб чуть растерялся, но такие люди ведут себя иначе: они сердятся. А Бокий вознегодовал серьезно. Был бы пистолет под рукой, выстрелил бы непременно. В Блюмкина, в Антикайнена, в пролетающую ворону или прячущегося за сараем Буйкиса — без разницы.

— Кто? — спросил он тоном, который, как говорится, не предвещал ничего хорошего. — Откуда про Шамбалу знаешь? Назови предателя!

— Ты меня просил подумать, ну так и получите, — пожал плечами Тойво, ничуть не страшась стоящего перед ним человека, наделенного чудовищной властью. — Мне нужны мои помощники.

Бокий не привык принимать скоропалительных решений, первая мысль об утечке информации все-таки пока доминировала в его голове, и с ней нужно было разобраться. Он отвернулся от Антикайнена, намереваясь уйти по-английски, не прощаясь.

— Учти, товарищ Глеб, что лучше ночи, чем на 22 июня, не будет. И я не буду сотрудничать без выполнения моего условия, — в спину ему сказал Тойво.

— С тобой свяжутся в нужное время, — на минуту остановившись, через плечо ответил Бокий.

За ним поспешил Блюмкин, на ходу подмигнув финну и показав поднятый вверх большой палец правой ладони.

Ну, и что дала эта беседа?

Антикайнен убедился, что ход его мыслей был правильным. Художник Рерих, проведший чертову кучу времени в «чертовой валле», то есть, в Сортавале, занимаясь своими собственными изысканиями, решился на поиски. Его всегда интересовала Шамбала, связь между Тибетом и севером прослеживается, если как следует присмотреться. Вернее, следует сказать по-другому: с Севера всегда виден Тибет. С Тибета север не виден, потому что нынешнее его население просто не смотрит в ту сторону.

Может, ушел уже Рерих по пути продвинутых? Может, и Бокию следует отправиться за ним? Ну, не самому, а кому-нибудь из его приближенных. Тойво он, понятное дело, не доверяет. Тот нужен только для того, чтобы помочь в открытии способа следования за Рерихом. Древние знания легче даются людям, у которых чище, стало быть — древнее, кровь.

Вот теперь и остается ждать два развития ситуации.

Первый — товарищ Глеб решит, что Антикайнен слишком много знает и прищучит его при первой возможности.

Второй — будет использовать Тойво, пока можно, а потом все равно ликвидирует.

В общем, жизни для красного финна осталось немного при любом раскладе.

И вот какая интересная картина вырисовывается: вроде бы и жить-то не для чего — любимая погибла, идеалы разрушены, будущее ужасно и отвратительно — но умирать отчего-то не тянет вовсе. Даже больше: хочется жить, чтобы вырваться из проклятых Соловков. Жить не потому что, а вопреки чему-то.

Где ты, Пан, чтобы спросить? Или Архиппа Перттунен, может, ты объяснишь?

Молчат они, не в силах их на Соловецком архипелаге даже в сон проникать, нет у них такой власти. Самозванец здесь обосновался, богом себя кличет. И прочие его также величают.

Чем меньше времени оставалось до условленной даты, тем менее уверенней стал чувствовать себя Тойво. Не верил он Бокию, но дело не в этом. Не мог постичь он все коварство, всю вероломность натуры товарища Глеба. Логика его поступков не поддавалась никакому объяснению.

Отшумела непогода первой недели июня, как раз под окончание цвета черемухи. Пуще прежнего взвились кровососы, не стало от них спасения ни в кельях, ни в залах. Начальство лагеря в кои то веки здраво рассудило: траву вокруг построек надо выкашивать, ибо там как раз гнус растет и строит свои гнусные планы.

Бросили клич: косы к осмотру. Этого добра оказалось с избытком. Да и косари тоже нашлись. Коси коса, как говорится, пока роса. Тойво сотоварищи начали привлекать на утреннюю борьбу с травой. Ну, а сено, само собой — тоже незаменимый продукт. Его можно было заготавливать, его можно было продавать по спекулятивной цене, на него можно было меняться. И цена на сено тоже была разной. С колючками и лопухами, мать-и-мачехой и одуванчиками — бросовая. С тимофеевкой, горохом и злаками — первосортная.

За такой травой охотились редкие местные жители. У всех была скотина, все хотели, чтобы скотина ела от пуза и, стало быть, выдавала из себя максимальную пользу.

— Попы-то себе лучшие угодья для покоса прибрали, — сказал один местный житель. — Нам-то вовсе болотины остались.

«Соловейцы», или, вовсе «соловьи», как любые крестьяне, предпочитали зариться на все чужое, в то же самое время никому не позволяя брать у себя что-либо. Они подтягивались к тем местам за монастырскими стенами, где махали косами заключенные, и вступали в переговоры с охранниками.