Тышлер: Непослушный взрослый

Флора на такси отвозит его в его собственный дом на Масловку. Прежде она в этот дом не входила, но сейчас пришлось войти, — ведь Тышлера нужно было уложить, а Настя болела. Думаю, что в этот день, «у двери гроба» Настя с Флорой примирилась. Точно так же через несколько дней она примирится с сыном Тышлера Сашей, который заглянет к отцу, — но того уже в квартире не застанет.

На следующий день после поездки к Флоре Тышлер попадет в больницу с инфарктом. Поразительно, но у него еще хватит сил успокоить Флору из больницы запиской от 10 мая.

«Дорогой Флорик,

Спасибо Вам за все и цветы. Чувствую себя хорошо. Уже все „пытки“ надо мной проделали. <…>

Врач говорит, что у меня ничего серьезного нет, лежу я свободно и верчусь вокруг своей оси. Передайте привет Насте. Не забывайте меня, крошку.

Ваш А. Т.».

Привет Насте, который он передает через Флору, как раз и говорит о том, что произошло «примирение». Тышлер конечно же надеется, что Флора не оставит Настю в беде — на попечении лишь соседей-художников.

А «крошка» — вечная тышлеровская самоирония.

Все развивалось с бешеной скоростью. Через несколько дней уже саму Настю забрали в больницу. Сын Тышлера Саша, придя ее навестить после их примирения, дома Насти уже не застал.

Флора Сыркина пишет в Минск письмо Белле о болезни Тышлера и Насти. Письмо сохранилось в архиве дочери. Оно датируется 20 июня. Написано ровным красивым почерком, очень подробное. Вероятно, Тышлер боялся, что дочь «сорвется» в Москву, и просил Флору ее успокоить — за больными очень хорошо присматривают, к Тышлеру она ходит ежедневно, а Анастасию Степановну навещает в очередь с другими знакомыми семьи Тышлеров.

Уже даже найдена женщина, которая в будущем, когда они оба вернутся домой, будет ухаживать за Анастасией Степановной…

Однако в конце июня Настя умерла. Сохранилось письмо, написанное дрожащей рукой больного Тышлера, почти без знаков препинания, из больницы в больницу своей верной подруге. Оно написано 18 июня 1963 года, — Настя еще жива.

«Дорогая Настя,

Я счастлив, что могу тебе хоть пару слов написать. Чувствую себя лучше. Сейчас прохожу лечебную физкультуру. <…>

Вот у меня нет больше сил писать, и сил нет в руках, и на душе тяжко.

Тебя я нежно обнимаю и крепко целую. Твой очень больной Саша.

Если начну сидеть, буду писать чаще».

Ответа от Насти он не ждал — у нее было плохо с глазами. Письмо передал кто-то из общих знакомых, возможно, Флора.

Смерть Насти от Тышлера поначалу скрыли. Похоронили ее без него. На похороны едва успела Белла, которая, навестив в больнице отца, о Насте ему не сказала.

В июле Тышлер — уже дома, на Масловке. Однако рядом с ним нет Насти, но есть Флора.

Горе и радость переплелись, перемешались. Впоследствии Тышлер напишет Белле, как он вместе с Флорой и женой покойного двоюродного брата посетили могилу Насти — он хочет оформить ее могилу «скромно и просто», и само это место «тихое и скромное, какой была сама Настя».

А еще находясь в больнице, он напишет Белле: «…после известия о смерти Насти я, конечно, опять сдал, но теперь понемногу отхожу, но прийти в себя не могу. Плохо сплю и — появилось большое какое-то тревожное состояние. Совесть у меня перед ней чиста. Я долгие годы был возле нее, я все делал, что было в силах моих, чтобы облегчить, продлить жизнь ее…»

Есть летучий рисунок черным фломастером, помеченный как раз 1963 годом, в котором узнается Настя, но Настя — юная, в причудливом «театральном» наряде и в головном уборе, напоминающем домик с кровлей. Этот чудесный рисунок Флора Сыркина поместит и в своей книге о Тышлере, где он значится просто как «Театральный костюм», и в серию тышлеровских рисунков, попавших в книгу «Связующая нить. Александр Тышлер. Борис Пастернак» (Ставрополь, 1990), где он назван «Девушка в колпачке».

Флора рисунки подбирала «со смыслом» и наряду с теми, которые посвящались ей, выбрала несколько с «мифом» о первой жене.

В рисунке узнается ее поэтический образ — скромная причудница, чем-то опечаленная, стройная, в очерченном фломастером складчатом одеянии, склонившая головку в театральном колпачке. Тут есть отсыл к давней вдохновенной «Девушке под кровлей». Это же касается и рисунка 1964 года «Девушка с домиком», своеобразного графического варианта «Девушки под кровлей» — вплоть до озорных флажков, которыми окружен домик. Но глаза героини, некогда доверчиво, с близорукой рассеянностью распахнутые в мир, — теперь опущены. Лоб и правая половина лица заштрихованы почти до черноты. Образ производит впечатление глубокой печали.

Эти лирические воспоминания о первой жене чередуются с рисунками Флоры, помеченными тем же 1963 годом.

Она включена в ритм современного города, его высотных домов и магазинов, на фоне которых узнается ее необычайно вытянутая, «башнеобразная»