Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд

Так вот, в нашем письме мой отец благословил мое участие в, как мы написали, «волнительном и благородном начинании – ассимиляции язычников». Насколько я знала, отец рассматривал индейцев главным образом как препятствие для роста сельского хозяйства в Америке – ему претила мысль, что плодородные равнины пустуют, а ведь удел доброго христианина – обрабатывать землю и наполнять зерном его элеваторы. Сказать по правде, отец ненавидит краснокожих лишь потому, что дельцы из них никакие – недостаток, который отцу виделся наихудшим из всех человеческих изъянов. На бесконечных званых ужинах в родительском доме он любил провозглашать тост за здоровье Великого вождя Черного Ястреба, благодаря которому он и его друзья так разбогатели. Этот вождь однажды сказал: земля не продается. Продать можно лишь то, что унесешь с собой. Странный и забавный народец эти краснокожие, думал мой расчетливый отец.

К тому же вынуждена признать, что в глубине души отец бы обрадовался подобной возможности избавиться от меня и заодно от позора, на который обрекли семью я, мое поведение и «диагноз». Ведь, сказать по правде, отец – жуткий сноб. Должно быть, в кругу его друзей и приятелей-дельцов иметь сумасшедшую, а еще того хуже – распутную дочь, было чем-то невыносимо постыдным.

Так что отец, в своей напыщенной, но отстраненной манере – в таком же тоне он мог бы дать разрешение на то, чтобы меня отправляли в институт благородных девиц (возможно, просто потому, что во мне течет его кровь, я способна со столь дьявольской легкостью подделывать его стиль и почерк) – выражал убежденность, что «бодрящий воздух Западных равнин, простая, здоровая жизнь на лоне прекрасной природы и захватывающий культурный обмен помогут поправить пошатнувшееся душевное здоровье моей непутевой дочери». Не правда ли, поразительно – у отца просят – и получают! – разрешение на то, чтобы его дочь совокуплялась с дикарями.

К письму отца прилагались подписанные разрешения на то, чтобы меня выписали из лечебницы. Все это Марта упаковала в аккуратный, совершенно убедительный пакет, доставленный доктору Кайзеру посыльным.

Конечно, как только ее роль во всем этом раскрылась бы, Марту ожидало бы немедленное увольнение – а может, и уголовное преследование. И так вышло, что моя верная и бесстрашная подруга (сказать по правде, не особенно привлекательная внешне), которую вряд ли ожидала иная участь, чем одиночество старой девы, сама записалась в участницы программы. И едет вместе со мной в этом самом поезде… так что я не одна мчусь навстречу самому большому приключению в своей жизни.

24 марта 1885 года

Если я скажу, что сердце мое не трепетало перед участью, что ждала нас, – я слукавлю. Мистер Бентон предупредил нас, что по контракту мы обязаны родить индейскому супругу хотя бы одного ребенка, после чего прожить с ним два года, а потом поступать, как нам – точнее будет сказать, как властям заблагорассудится. Но я не преминула задуматься о том, что наши индейские мужья могут иметь на этот счет иное мнение. Тем не менее, даже это казалось невысокой ценой за побег из Ада, которым была лечебница, – вполне могло статься, что меня собирались продержать там до конца жизни. Но теперь, когда мы отправились в путешествие, где наше будущее столь туманно и ничего нельзя знать наперед, вполне естественно, что нам стало страшно. Была какая-то ирония в том, что я пустилась в самое безумное путешествие в моей жизни, чтобы избегнуть участи безумцев.

Но, честно говоря, мне кажется, что бедная и наивная Марта очень ждет конца путешествия; обрадованная перспективой замужества, она прямо-таки расцвела! Представьте – она только что полушепотом попросила у меня совета о телесной стороне любви! (Кажется, из-за причины моего заточения все – даже лучшая подруга – считают, что я знаю об этой самой телесной стороне любви все.)

– Какого совета, милая? – спросила я.

Тогда Марта совершенно устыдившись, подалась вперед и едва слышно произнесла: «ну… как… эм… сделать мужчину счастливым… то есть, ну, удовлетворить его плотские потребности?»