Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд

Гретхен смеется, рассказывая об этом – гортанным своим смехом, и с сильным акцентом добавляет: «Йа подумала, что этот джент-лмен – посланник По-га. Правда! Ну, я пришла туда и мне ска-сали: пойду ли я замуж за шайенна, чтобы ротить ему детей? Я сказала: «Ну, надеюсь, индейцы не такие раз-порчивые, как фермеры? Если нет, то пач-чему нет? Я рожу своему мужу поль-ших и сильных дет-тей. Та-та, я выкормлю цел-лые ясли!» – И Гретхен хохочет, хлопая себя по массивной груди.

Отчего мы не выдерживаем и смеемся вместе с ней.

Стальное презрение южанки оказалось не по зубам сестричкам, и они отправились попытать счастья в соседний вагон. При взгляде на них я подумала о паре лисиц, рыскающих по лесной поляне, чем бы поживиться.

Прямо сейчас, когда я пишу, ко мне пришла моя новая подруга Фими и устроилась на соседнем сиденье. Полностью ее зовут Юфимия Вашингтон – цветная девушка, изящная как статуэтка, которая попала в Чикаго через Канаду. Лет ей сколько мне, а внешность у нее необычная, яркая – почти сто восемьдесят сантиметров росту, гладкая кожа цвета полированного черного дерева, прекрасной формы нос с четко очерченными ноздрями, полные негритянские губы. Уверена, милая моя сестричка, что наше семейство будет оскандалено – узнав, что я теперь якшаюсь с неграми. Впрочем, в этом поезде, как и в моем сердце, царит полное равноправие.

– Я тут сестре пишу, – говорю я. – Пишу о том, что приключилось в жизни с некоторыми девушками из поезда. Скажи пару слов, Фими, как ты попала сюда, чтобы я могла дать ей полный отчет?

Тут она усмехнулась гортанным, теплым смехом, раздавшимся словно из глубины ее сердца.

– Ты первая, кто спросил об этом, Мэй, – сказала она. – А чего твоей сестре за дело до негритянки? Даже некоторым в поезде не особо приятно видеть меня.

Фими очень приятно слушать – у нее самый мелодичный голос из всех, что я знала: глубокий, звучный, а говорила она напевно, точно читала стихи или пела.

Мне пришло в голову, дорогая сестричка, что тебе и правда не захотелось бы слушать негритянку. Конечно, Фими я этого не сказала.

– Как ты попала в Канаду, Фими?

Она снова хмыкнула:

– Что, Мэй – не очень-то я тяну на канадку, да?

– Ты похожа на африканку, – прямо сказала я. – На африканскую принцессу.

– Да, моя мать происходила из племени ашанти, – уточнила Фими. – Лучшие воины в Африке, – добавила она. – Однажды, будучи совсем маленькой, она с матерью и другими женщинами племени отправилась собирать хворост. Мать отстала от своих и присела отдохнуть. Прислонилась к дереву да и уснула. А когда проснулась, вокруг нее стояли люди из другого племени, чьего языка она не понимала. И она очень испугалась.

Они забрали ее с собой и приковали цепями. Потом поместили на корабль с сотнями прочих. Много недель она болталась в море. Не зная, что с ней делается, и все еще веря, что мать за ней вернется. Она ни на секунду не переставала в это верить. Тем и выжила.

Наконец корабль прибыл в город, каких она никогда не видела и даже представить себе не могла. Многие не пережили путешествия, но она осталась жива. В городе на аукционе ее купил белый мужчина, торговец хлопком, владевший несколькими грузовыми кораблями.

– Первый хозяин моей матери был очень добр к ней, – продолжала Фими. – Взял ее в дом, где она занималась хозяйством и даже получила образование. Научилась читать и писать, о чем другие рабы и помыслить не могли. А когда она созрела, хозяин с ней переспал.

– От этого союза родилась я, – пояснила Фими. – Я выросла в том доме. Тот же учитель, что учил детей хозяина от «настоящей», белой семьи, давал мне уроки на кухне. Вскоре хозяйка раскрыла тайну моего происхождения – может, наконец, углядела, что дочка кухарки уж очень смахивает на ее собственных детей. И в одну прекрасную ночь двое мужчин, работорговцы, пришли и увели меня – точь-в-точь, как когда-то отняли у семьи мою мать. Она плакала и умоляла не забирать меня, но они ударили ее по голове, и она упала на пол. Я видела ее тогда последний раз – на полу, с разбитым, покрытым кровью лицом…» – Фими осеклась и посмотрела в окно; в уголках ее глаз заблестели слезы.

– Меня продали плантатору на окраину Саванны, в Джорджию, – продолжала она. – Это был поганый человек – пил и мучил своих рабов. В первый же день, когда меня привезли к нему, он велел выжечь мне на спине свои инициалы… Да-да, всех его рабов клеймили раскаленным железом, чтобы их можно было легко опознать, реши они бежать. Мне тогда едва сровнялось восемь лет, но спустя неделю хозяин велел прислать меня в свои комнаты. Думаю, что он там делал, ясно… мне было очень больно…