Тысяча девятьсот восемнадцатый год

Беттина. Было время, когда вы ощущали искусство как часть самого себя, Томас. Вы были свободны. И ведь вы никогда не теряли и не потеряете себя.

Томас. Это звучит как утешение. Разве я нуждаюсь в утешении? Разве я не победил?

Беттина молчит.

Томас (настойчиво). Вы думаете, что я нуждаюсь в утешении, Беттина?

Беттина. Может быть.

6

Комната Кристофа. Кристоф лежит на кровати. Анна-Мари. Санитар.

Санитар (Анне-Мари). Прострелена тазовая кость. Ничего сделать нельзя. Чудо, что он еще жив. (Уходит.)

Кристоф (устало). Анна-Мари.

Анна-Мари. Да, Кристоф.

Кристоф. Томас придет?

Анна-Мари. Я дала ему знать. Он, наверно, сейчас будет здесь.

Кристоф (всполошившись). Машина.

Анна-Мари (у окна). Это не он.

Кристоф. Больно. Адским огнем горит все нутро. Только бы Томас пришел уже.

Томас (входит). Ну, как?

Анна-Мари делает жест безнадежности.

Томас (с минуту молчит, затем овладевает собой, подходит к Кристофу; тихо, с нежностью). Кристоф!

Кристоф быстро поворачивается на голос.

Томас. Не шевелиться, Кристоф, не двигаться.

Кристоф. Ты пришел. Как я рад. Я знал, что ты придешь. Ты хороший друг.

Томас. Не надо говорить, Кристоф. Ведь это естественно.

Кристоф. Ничего естественного. Я не был бы на тебя в обиде. Надо рассуждать трезво. В конце концов у тебя есть более важные дела. Я даже не успел разыскать Георга Гейнзиуса. Меня ранили по дороге на завод.

Томас. Не надо так много говорить, Кристоф. Лежи спокойно, не двигайся.

Кристоф. Анна-Мари так заботлива. Она хорошая. Ты прав, Томас, люди в большинстве своем добры.

Томас. Вот и тебя настигло. Еще один будет смотреть на меня из мрака и что-то требовать от меня.

Кристоф. Не горюй обо мне, Томас. Очень тебя прошу, не горюй. Кем я, в сущности, был? Почтовым чиновником. Я ел, пил, исполнял свои служебные обязанности. Так бы я и состарился и умер. Но в том, что мне довелось быть твоим другом, Томас, есть смысл. Я рад умереть за то, в чем есть смысл. Надо рассуждать трезво. (Умирает.)

Томас. Кажется, все кончено.

Голоса на улице. Идите к нам, Томас Вендт. Народ кричит — зовет вас. Вы нам нужны.

Конрад появляется в дверях.

Анна-Мари. Ты не закроешь ему глаза?

Голоса. Томас Вендт, идите к нам, Томас Вендт!

Томас колеблется; затем поворачивается и быстро уходит.

Анна-Мари одна, неподвижно смотрит ему вслед, лицо ее отражает изумление, почти испуг. Затем она садится около покойного.

7

Гауптвахта. Революционные солдаты и люди в штатском сидят, курят, пьют. Арестованные, в том числе Георг; арестованный офицер.

Георг (к другим арестованным). Я не могу сказать своим рабочим: ваша примитивность, ваша ограниченность лучше моего интеллекта. Может быть, это глупо с моей стороны, может быть, это жест; но даже если бы от этого зависела моя жизнь, я все же не мог бы сказать так.

Дрожащий старичок. Я ничего, решительно ничего не сделал. Я всегда был социалистически настроен. Я всегда хлопал по плечу своего портье, хотя он был завзятым социал-демократом. А когда он как-то захворал тяжелым гриппом, я дважды посылал ему тарелку мясного супа. И все-таки они потащили меня сюда. А здесь от одного страха умрешь.

Девушка (входит, обращается к часовым). Франц Горнинг здесь?

Часовой. Не знаем никакого Франца Горнинга Идемте-ка, фрейлейн, выпейте глоток вина. Вино хорошее. Оно вам понравится. Генеральское.

Девушка. Некогда. Мне надо разыскать Франца Горнинга.

Солдат. Франц Горнинг от вас не уйдет. А такое вино не каждый день бывает. По особому заказу для такой складной девчонки, как вы.

Девушка. Ну ладно, выпью глоток, раз уж вы такой кавалер.

Дрожащий старичок. Только бы нас не расстреляли. Пусть заберут наши деньги, пусть погонят на работу, как поденщиков, — с этим я уже примирился.

Другой арестованный. Но они требуют от нас большего: они требуют, чтобы мы изменились внутренне, стали высокоморальными людьми.

Дрожащий старичок. Я стану высокоморальным, я изменюсь, только бы не убили.

Девушка. Франц Горнинг, скажу я вам, далеко пойдет. Он в таких делах всегда впереди. Еще на прошлой неделе он сказал господину тайному советнику: «Голова-то у вас большая, но пустая». Вот он какой образованный. Он даже умеет писать на пишущей машинке. И кинооператором был. Я думаю, он будет министром, или районным инспектором, или фельдфебелем.

Женщина (входит; отупевшая, усталая, на руках неухоженный грудной ребенок). Мужа моего нет здесь? Людвиг Гофман его зовут, высокий такой, худой, тридцати восьми лет, с длинными рыжими усами.

Часовой. Нет, такого у нас здесь нет.

Женщина. Можно присесть на минутку? Весь день сегодня бегаю по городу, разыскиваю его. В двух или трех местах мне сказали, что он расстрелян.