Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

За три дня мы начисто обобрали оливки в роще. Каждая трудовая вахта длилась не больше пары часов в день, поскольку вокруг всегда сновала целая армия помощников, забиравшихся на деревья, чтобы забрать полные корзины, пересыпающих оливки в большие пластмассовые чаны для перевозки, выбиравших случайно попавшие веточки и листья. Я, отбыв свое на дереве, не уходила из рощи, а бегала вместе с остальными и около трех, когда работа заканчивалась, ехала на тракторе к frantoio.Пару раз заглядывал Барлоццо, но сам не собирал оливок и даже не особенно помогал. Пожимал руки, обнимал, расспрашивал о семейных делах, растирал оливки между пальцами, раскусывал, катал во рту, одобрительно кивал, изгибая поджатые губы уголками вниз — универсальная итальянская мина знатока. Я наблюдала за его вельможными посещениями, видела, как оживают люди вокруг него. И все же чувствовала в нем какую-то мрачность. Кто-то из женщин спросил о Флори:

— Ей лучше?

Наверняка речь шла о другой Флори, поскольку Барлоццо этот вопрос не понравился и он пропустил его мимо ушей. Если бы она спрашивала о нашей Флори, почему было просто не сказать правду, что она помогает семье, в которой работает, пережить трудное время. Нам-то он сказал? Но здесь он не ответил ни словом. Я видела, как он еще полминуты смотрел на ту женщину. А потом видела, как он отошел. Конечно, это другая Флори вызвала такое отчаяние на лице Князя. Конечно, другая, снова и снова повторяла я. Но когда он подошел ко мне, я, притворившись, что его целую, прошипела на ухо:

— Сейчас же расскажи, что с Флори. Ti prego,умоляю!

—  Ne parliamo piu tardi,поговорим потом, — только и ответил он.

Невинные слова, в которых звенел ужас. Я повторила их в уме. Ясно было, что сейчас он больше ничего не скажет, и я отошла от него.

Я, как и вчера и позавчера, поймала попутку до дома и пошла нянчиться с меланхоличным принцем. Поднялась наверх сполоснуться и сидела в теплой ванне, пока не размякла, раскраснелась, заплакала. Как всегда со мной, грусть шла не от одной боли, а от всего, что накопилось, окружило меня стаей гарпий. Я тосковала по своим детям. И что-то было не так с моей синеглазой подругой. Что-то, может быть то же самое, было не так с Князем. Теперь я поняла, о чем он молчал: о своей тревоге за Флориану. И еще то, что притаилось в Фернандо. Но вишней на пироге стала сегодня весточка от Миши из Лос-Анджелеса. Миша состоит в основном из русской тоски. Письмецо предупреждало, что он хочет навестить нас в феврале. Только Миша способен отправиться в Тоскану в феврале. И, при всей моей любви к Мише, сегодня я не готова была принимать ни его проницательности, ни его вопросов, в которых всегда скрывался готовый ответ, ни его пристального наблюдения. Я так и слышала его голос: «Ах, Поллианна с глазами черного сахара, что ты сделала со своей жизнью?»

Миша почти никогда не одобрял меня и повторял этот вопрос год за годом. Он меня любил, был моим рыцарем, и все же его доводило до изнеможения то, что он бесцеремонно называл моим «безрассудством». Сколько разговоров начинались с «если бы ты меня послушала»? Я с нетерпением ждала, как встретятся Миша и Барлоццо. Какая великолепная получилась бы парочка холерических пророков! Но теперь мне думалось, что с этими двумя плюс меланхоличный принц мне предстоит стряпать для конгресса мировых скорбей. А кроме них, пожалуй, несколько гарпий принадлежали и мне лично. Моей самоуверенности. Моей нелепой вере, что можно создать простую жизнь из одного только чистого, острого желания такой жизни.

Когда я принимала ванну в одиночестве, Фернандо знал, что мне нужна не ванна, а одиночество. Он долго ждал, прежде чем подняться наверх с двумя рюмочками просекко на маленьком подносе. Я отмокала и плакала. Мы выпили холодного вина, а потом он вытер с меня ванильную воду льняным полотенцем цвета спелой пшеницы. Я без слов сказала все, что хотела сказать. И он, понимая, что молчу я не о трудном дне в оливковой роще, тоже помалкивал. Как я любила его за то, что он не расспрашивал, что со мной, верил, что лучше мне пока оставить это про себя.

Заворачиваясь в халат, я спросила:

— Ты голоден?

— Нет, совсем не холоден. А ты? [4]

— Немного.

— Почему? На что? Ты расскажешь, что случилось?

— Не знаю, что случилось. Ничего не случилось. Все случилось. Восемь часов, и я голодна.

— Ты холодна ко мне из-за времени?

— Я привыкла в это время чем-нибудь подкрепляться. Что за вопросы? Я голодная. Естественное явление. Очень просто — я просто голодна.

— Я не думаю, что холодность — е ип stimolo naturale,естественна. Холодность — это эмоция. Это эмоциональная реакция, отклик на кого-то или на что-то. Ну, скажи мне, к кому ты холодна?

— Я просто голодная. Вернее, былапросто голодная. Зачем искать глубокий смысл в таком простом явлении?

— Я не ищу глубокого смысла. Я просто не понимаю, почему ты холодна. Совершенно не понимаю. Кстати, ты не голодна?Может, стоит что-нибудь поесть?