Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

И поэтому такова общая идея обслуживания, с которым в Италии никогда не спешат. Здесь список покупателей часто создается по возрасту, и лучше это или хуже, но порядковый номер в обслуживании растет или падает в зависимости от того, кто родился или умер. В Италии понятие «острое лезвие» относится к тем ножам, хорошим и острым, которыми можно нарезать салями, как бумагу. Таких изобретений достаточное количество — от Ренессанса до нынешнего миллениума. Наследников изобретений здесь хватает, и некоторые хотят их улучшить. Кто мог бы подумать, что можно улучшить колесо, или метлу из соломы, или грузило к отвесу, которым проверяют, прямая ли стена? Кроме того, если происходит что-нибудь плохое, итальянец может смотреть на небеса и проклинать всю свою родословную. Всегда судьба виновата, если какая-нибудь красная метка, как злой бухгалтер, вмешивается в ежегодный финансовый отчет. Неким таинственным образом разорившаяся бабушка или кто-то еще вызывают больше симпатии в связи с легким запахом неудачи, чем с сильным запахом новых денег. Исключением является спорт, наибольшие симпатии в Италии сохраняются для победителей. Обаяние Фантоцци долго связывалось с тем, что он представлялся неотразимым добрым растяпой из итальянского фильма. Его предпочитали отождествлять с итальянским рабочим, несмотря на то, что он сыграл несколько ролей банкиров.

Честолюбие — болезнь Италии, и никто не хочет от него отказываться. И никто не хочет признать, что имеет амбиции. Если святые и ангелы выбрали бы кого-нибудь в богачи, он стал бы богатым немедленно. Следовательно, рабочие в Италии не менее надежны, не менее эффективны или не более образованны, чем рабочие в других странах. Но они — итальянские рабочие, работающие согласно свойственным итальянцам ритму и отношению. Мы последние, кто отказывается это признать. Когда итальянец таращит глаза в смешном ужасе всего после однодневной работы, это своего рода гордыня и его собственная точка зрения, поэтому они говорят: «Кое-что, хвала небесам, никогда не меняется».

Фернандо пришел в восторг от подробного изложения моих недавних выводов по поводу его соотечественников и предложил свой вариант истории о внутренних пробуксовках в итальянской банковской системе и блестящих спектаклях, там разыгрываемых. Он смеялся, но смех получался горьким, неубедительным. Я не приставала к нему, когда он впадал в задумчивость, связанную с кризисами на работе.

Мы выбрали крупные черно-белые мраморные плитки для стен и пола. Фернандо хотел положить их прямо, тогда как я думала, что интереснее положить некоторые из них по диагонали. Я сделала набросок, а он скомкал мой рисунок, считая, что эффект будет слишком современным. Я потащила его в галерею Академии и музей Коррер, чтобы проиллюстрировать, как выглядят изношенные классические черно-белые плитки, положенные по диагонали, и он сказал — ладно.

Новую стиральную машину он хотел установить точно там же, где сейчас установлена старая, таким образом соблюдая традицию создания неудобств каждый раз, когда мы открываем дверь. Я хотела купить одно из чудес миланского дизайна, небольшую стиральную машину, использовать ее как чемодан для хранения белья и поместить внутри красивого пространства. Он утверждал, что эти машины стирают всего две пары носков одновременно, что их цикл длится три часа, следовательно, они полностью непрактичны. Я отстаивала технические возможности машины, а он говорил, что я могу поставить большую машину, задрапировать ее, как я умею, и таким образом большая машина будет как раз на месте.

Я читала биографию Альдо Моро, премьер-министра Италии, который то ли в шестидесятых, то ли в семидесятых проповедовал, среди прочего, идею «исторического компромисса» между церковью и коммунистами. Он призывал к сочетанию достоинств власти и реформ и называл свое видение «сходящимися параллелями». Для истинного итальянца, уже цивилизованного, это все еще ни социально, ни математически невозможно. Каждая партия считает себя передовой, они достаточно близки по позициям, и обе попусту говорят о грядущем сосуществовании, но все знают, что этого никогда не будет. Точно как в браке.

Я пожирала глазами обойные фабрики по всей Венеции, но, как полагается приличному жителю Лидо, должна была довольствоваться выбором из того, что нагромождено в гараже недалеко от обойной мастерской Джузеппе Маттеско на Виа Дандоло. По внутренней инвентаризации обойной мастерской эти обои числились белыми, беловатыми, кремовыми, палево-желтыми или мятно-зелеными, явно из хлопка и тонкого хлопка, поэтому они тусклые, убого украшены цветами и птицами и имеют лиловые, красные и розовые оттенки, делающие их похожими на старый, случайно попавший сюда гобелен.