Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

Мы шли назад по Сан-Бартоломео, мимо почтового ведомства, пересекли Понте делл’Олио, и все это время мой герой не произнес ни слова. Светлейшая была прекрасна сегодня утром, выглядывая из мартовских вуалей. Я спросила, согласен ли он с этим, но он меня не слышал. Мы зашли в «Занон» на кофе, затем двинулись к Понте Сан-Джованни Хризостомо, словно эта дорога вела к банку, а не назад. Мы почти бежали вдоль Калле Дольфин и через другой мост вышли на Кампо Санти-Апостоли, где было полно детей, которые с криками бежали в школу, и затем через Кампо Санта-София прошли на Страда Нуова. Он молчал, пока мы не свернули в переулок, который вел к мосткам посадки на Ка’д’Оро. И здесь он сказал:

— Давай поедем назад.

Мы поехали назад, но не высадились на следующей остановке катера, как раз возле банка, так что я решила, что мы едем домой. Вместо этого мы оказались у Санта-Мария дель Джильо, и он предложил:

— Пойдем выпьем кофе в «Гритти», — будто мы имели привычку пить эспрессо за десять тысяч лир в самом роскошном отеле Венеции.

Он не сел рядом со мной за маленький столик в баре, но вскрыл новую пачку сигарет, закурил и, обращаясь к отсутствующему официанту, попросил принести коньяк.

— Только один, сэр? — спросил бармен.

— Да. Только один, — кивнул Фернандо, все еще не садясь, и мягко обратился ко мне: — Покури здесь, выпей и подожди меня.

Похоже, он забыл, что я не курю и что я предпочитаю коньяк после обеда, а не в половине десятого утра! Он горел. Но почему? Неужели он хочет позвонить Гамбаре и остановить продажу? Может, он сделал то, чего на самом деле не хотел?

Полчаса, возможно тридцать пять минут понадобилось ему, чтобы прийти в себя. Он был потрясен и выглядел так, будто плакал.

— Я сделал это. Я подошел по Виа 22 Марцо к главному офису, поднялся по лестнице в кабинет директора, вошел внутрь, сел и сказал ему, что покидаю банк, — говорил он, изображая каждое свое действие, словно убеждая самого себя, что реально сделал это. Он всегда контролировал себя, но сейчас не осознавал, что находится в помещении для лилипутов, вместе с барменом и консьержем, где трое мужчин пьют пиво и одна женщина пыхтит очень большой сигарой. Он продолжал свою историю:

— И знаешь, что ответил мне синьор д’Анджелантонио? Он сказал: «Хотите ли вы написать заявление здесь и сейчас или принесете мне его завтра? Как пожелаете». Как пожелаете! И это все, что он нашел сказать мне после двадцати шести лет работы. Что ж, я сделаю, как пожелаю.

Потом он рассказал, что сел за пишущую машинку «Оливетти» и напечатал залпом целый лист, вырвал из каретки, сложил втрое, сунул в конверт и адресовал д’Анджелантонио, который все еще сидел в ярде от стола с машинкой.

Я знала эти его бури, которых не было раньше и которые только в последнее время стали возникать быстрыми вспышками после длительного кипения эмоций. Они происходили у Фернандо почти всегда молча и почти всегда в одиночестве. Я понимала это, и до сих пор он поражал меня своей сдержанностью. Я протянула руку за нетронутым коньяком и пыталась понять истинную причину вспышки. Думаю, его рассказ отражал подобие правды. Я приехала в Венецию, встретила незнакомца, который работал в банке и жил на берегу. Незнакомец влюбился в меня и приехал в Сент-Луис с предложением выйти за него замуж, покинуть дом, работу и переехать в поисках счастливой жизни к нему, на край маленького острова в Адриатическом море. Я тоже влюбилась и пообещала — а потом так и поступила. Незнакомец, который стал моим мужем, внезапно решил, что не может больше жить на краю маленького острова в Адриатическом море и работать в банке, а поскольку теперь не было ни того ни другого — ни дома, ни работы, мы снова находились в начале пути. Невероятно, но я легко его пожалела. Это просто травма, он испытал острую боль. Какое счастье в терпении? Может, это самый разумный поступок, кто знает?

Я пила коньяк в десять утра, смеялась и плакала. Старый метод кнута и пряника, всегда надежный способ. Жаль, но многое мы делаем задним числом или неловко, как-то боком. Через десять минут я обрела дыхание. Спросила:

— Почему именно сегодня и почему ты не обсудил все со мной?

— Sono fatto cosi. Я должен был решить сам, — ответил он.

Я подумала, что это чистой воды самооправдание, недвусмысленно выраженный эгоизм. Фернандо венецианец, и он сын Светлейшей. И оба его отличительных свойства, безрассудство и смелость, одинаково кровоточили через туманный свет сегодняшнего утра.

Глава 16 ДЕСЯТЬ КРАСНЫХ БИЛЕТОВ