Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман

Построенный на Торчелло епископом Алтино с божьего благословения собор Санта-Мария Ассунта является красивейшим памятником византийским монархам. Внутри его огромной пещеры воздух будто бы заряжен, насыщен невидимыми образами, присутствием святых. Великолепная мозаичная Мадонна, тонкая фигура, выступающая из тени с Христом на руках, строго смотрит на мир из апсиды. Церковь без прихода. Я осведомилась у монаха в коричневой сутане, когда будут служить мессу. Он прошел мимо меня, как сквозь призрака, и исчез за завешанной гобеленом дверью. Возможно, мой итальянский слишком примитивен, чтобы меня удостоили ответом. Снаружи я дотронулась до мраморного трона, хранящего миллионы прикосновений с тех времен, когда сам Атилла сидел там, планируя набеги среди гнущихся под порывами ветра диких трав. Я хотела бы спать на этом лугу, запутавшись в его колючих травах и воспоминаниях. Я хотела бы видеть сны там, где спали первые венецианцы, рыбаки и пастухи, беглецы шестого столетия в поисках мира и свободы. Отсюда квартира с ее затхлой атмосферой средневековья казалась не слишком старой.

Возвращение на Лидо, чтобы отдохнуть и переодеться, показалось нам пустой тратой времени, и мы решили высадиться у Сан-Марко. В моей сумке находилось все необходимое, чтобы привести себя в порядок в женской уборной в «Монако». Для этого понадобилась только вода, а персиковая юбка из набивного ситца выглядела свежо, что не раз выручало меня. Сидя перед зеркалом, я так или иначе вспоминала о Нью-Йорке, доме 488 по Мэдисон-авеню и «Херман ассошиэйшн», как я приезжала в город из провинции на четыре дня каждую неделю, чтобы писать рекламные объявления и «учиться делопроизводству». «Херман» бы одобрили мой перелет через океан с целью выйти замуж за незнакомца. Они поставили бы себе в заслугу, что много лет назад разбудили во мне страсть к приключениям. В конце концов, именно они командировали меня представлять рекламную кампанию правительству Гаити спустя несколько недель после того, как сбежал Папа Док.

Я вспоминала двух молодчиков с широкими улыбками, в засаленных джинсах, которые проводили меня с взлетно-посадочной полосы к разрисованному фургону и повезли, сломя голову и молча, через печальную страну, полную сцен человеческого отчаяния, с природой такой красоты, что она заставляла замирать сердце. Позднее в тот первый вечер я лежала в номере гостиницы под москитной сеткой, дышала густым, напоенным ароматами воздухом и слушала барабаны. Как в кино. Мне недоставало лишь представителя Интерпола, того самого, с серебряными волосами и в белом смокинге, который должен был проскользнуть в мою комнату примерно в это время, с целью сделать из меня сообщника в секретных похождениях.

Я не видела ни одной американской или европейской женщины за ту неделю, что провела на Гаити, другие нью-йоркские агентства послали мальчиков с гладкими лицами, затянутых в темно-синие костюмы. Офицер полиции являлся также членом комитета по туризму. Достаточно любезный, чтобы не тревожить автомат, лежащий на столе, он сидел рядом со мной. Моя рука задевала кожаный ремень оружия каждый раз, когда я тянулась за листком бумаги. Я начала свою презентацию достаточно нервно, но набралась мужества, поймала драйв и возвратилась в Нью-Йорк с победой.

И сидя теперь здесь, перед этим зеркалом, я вспомнила, как почти каждый вечер после работы мчалась из офиса на Мэдисон-авеню, чтобы присесть на пару секунд перед другим зеркалом, висящем в женской уборной у «Бенделя». Минута для себя, прежде чем выехать на дорогу пять-пятьдесят семь по направлению к Покипси, собирая по пути детей, продукты, меню на ужин, домашние хлопоты, ванны, длительную церемонию укладывания в постель.

— Мама, я точно знаю, кем хочу быть на Хэллоуин, — повторял Эрик каждый вечер, начиная с июля.

— Спокойной ночи, крепыш. Спокойной ночи, малышка.

Это было недавно, это было давно. Что я буду делать здесь без них? Почему все это не случилось пятнадцать или двадцать лет назад? Я сполоснула лицо, переодела туфли, сменила черную льняную рубаху на белую кружевную блузку. В уши — жемчуг. Сегодня — вечер в Венеции, и милый незнакомец любит жемчуг. Добавляю ожерелье. «Опиум».

Для меня в «Монако» существовал единственный бармен — Паоло, дорогой Паоло, который набил газетами мои мокрые ботинки восемь месяцев назад, когда я не смогла прийти на первое свидание с Фернандо. Он проводил нас на террасу, чтобы мы могли полюбоваться красотой наступающих сумерек. Он принес нам охлажденное вино и сказал:

— Guardate. Полюбуйтесь, — указывая движением подбородка на меццо-тинто, Каналетто, оживающие в последних бледно-розовых лучах солнца. Ежедневная смена дня и ночи не перестает удивлять его, восхищать. Паоло никогда не постареет в моих глазах.