Тысяча душ

– Я здесь все проулочки знаю, – продолжал самодовольно поручик, действительно знавший расположение всех знакомых ему великосветских домов до мельчайших подробностей.

В небольшой уютной комнате нашли они хозяйку с старым графом, выражение лица которого было на этот раз еще внушительнее. В своем белом галстуке и с своими звездами на фраке он показался Калиновичу статуей Юпитера, поставленной в таинственную нишу. Как серна, легкая и стройная, сидела около него баронесса.

– Вот он! – проговорила она, указывая на входящего Калиновича.

Герой мой отдал вежливый поклон.

– Я вас, кажется, видал у теперешней вашей супруги? – проговорил старик.

– Точно так, ваше сиятельство, я имел честь встретиться там с вами раз, – отвечал Калинович.

– Присядьте тут поближе к нам, – сказала ему баронесса.

Калинович сел.

– Баронесса мне говорила, – начал старик, – что вы желали бы служить у меня.

– Если б только, ваше сиятельство, позволили мне надеяться… – начал было Калинович, но граф перебил его кивком головы.

– Она объяснила мне, – продолжал он, – что вы не нуждаетесь в жалованье и желаете иметь более видную службу.

– Я более чем обеспечен в жизни… – подхватил Калинович, но старик опять остановил его наклонением головы.

– Вы, однако, литератор, пишете там что-то такое…

– Да, я писал.

– Все это ничего, прекрасно; но все-таки, когда поступите на службу, я буду просить вас прекратить это. И вообще вам, как чиновнику, как лицу правительственному, прервать по возможности сношения с этими господами, которые вообще, между нами, на дурном счету.

Калинович ничего на это не возразил и молчал.

– С Александром Петровичем вы познакомили их? – обратился старик к баронессе.

– Нет еще, но представлю, – подхватила та.

– Да, представьте; это лучше будет, и скажите, что вы уже мне говорили и что я желаю, чтоб он напомнил мне завтра.

– Merci, – проговорила баронесса.

Старик отвечал ей на это только улыбкою, и затем между ними начался разговор более намеками.

Калинович понял, что он уж лишний, и вышел.

Белавин не выходил у него из головы. «Какое право, – думал он, – имеют эти господа с своей утопической нравственной высоты третировать таким образом людей, которые пробиваются и работают в жизни?» Он с рождения, я думаю, упал в батист и кружева. Хорошо при таких условиях развивать в голове великолепные идеи и в то же время ничего не делать! Палец об палец он, верно, не ударил, чтоб провести в жизни хоть одну свою сентенцию, а только, как бескрылая чайка, преспокойно сидит на теплом песчаном бережку и с грустью покачивает головой, когда у ней перед носом борются и разрушаются на волнах корабли. Худ ли, хорош ли я, но во мне есть желание живой деятельности; я не родился сидеть сложа руки. И неужели они не знают, что в жизни, для того чтоб сделать хоть одно какое-нибудь доброе дело, надобно совершить прежде тысячу подлостей? И наконец, на каком основании взял этот человек на себя право взвешивать мои отношения с этой девочкой и швырять мне с пренебрежением мои деньги, кровью и потом добытые для счастья этой же самой женщины?»

Так укреплял себя герой мой житейской моралью; но таившееся в глубине души сознание ясно говорило ему, что все это мелко и беспрестанно разбивается перед правдой Белавина. Как бы то ни было, он решился заставить его взять деньги назад и распорядиться ими, как желает, если принял в этом деле такое участие. С такого рода придуманной фразой он пошел отыскивать приятеля и нашел его уже сходящим с лестницы.

– Monsieur Белавин! – крикнул он, подбегая к перилам. – Возьмите деньги. Ни вы мне возвращать, ни я их оставить у себя не имеем права.

– Полноте; оставьте уж у себя! – отозвался Белавин и хлопнул выходными дверями.

Надобно было иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и послать своему врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица – и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…

Покуда все эти благоразумные мысли смиряли чувства злобы в душе Калиновича, около него раздался голос хозяйки:

– Monsieur Калинович, где вы? Досадный! Пойдемте; я вас представлю вашему директору. Я сейчас уж говорила ему, – произнесла баронесса и взяла его за руку.

Калинович последовал за ней.

– Я посажу вас в партию с ним – проиграйте ему: он это любит.

– Любит? – спросил Калинович насмешливым голосом.

– Любит; ужасно черная душа! – отвечала хозяйка.

– Monsieur Калинович, Александр Петрович! – произнесла она, подходя к известному нам директору.

– Мы уж знакомы, – произнес тот, протягивая Калиновичу руку.

– Знакомы? – спросила баронесса у Калиновича.

– Я имел честь быть раз у его превосходительства, – отвечал тот.

– Стол ваш, господа, в гостиной, – заключила хозяйка и ушла.

Директор и Калинович, как встретившиеся в жизни два бойца, вымеряли друг друга глазами.

– Вы женились? – произнес директор первый.