Тысяча и одна ночь

И был между ними один купец, по имени Махмуд альБальхи, – мусульманин по внешности, маг втайне, который стремился к скверному и любил мальчиков. Он посмотрел в лицо Ала-ад-дину взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов, и сатана украсил в его глазах лицо мальчугана жемчужиной, и купца охватила страсть, волненье и увлеченье, и любовь привязалась к его сердцу. (А этот купец, которого звали Махмуд аль-Бальхи, забирал ткани и товар у отца Ала-ад-дина.) И Махмуд аль-Бальхи встал пройтись и свернул к мальчикам, и те поднялись к нему навстречу. А Ала-ад-дину не терпелось отлить воду, и он поднялся, чтобы исполнить нужду, и тогда купец Махмуд обернулся к мальчикам и сказал им: «Если вы уговорите Ала-ад-дина поехать со мной путешествовать, я дам каждому из вас платье, стоящее больших денег», – и потом он ушёл от них в помещение мужчин. И пока мальчики сидели, вдруг вошёл к ним Ала-ад-дин. И они поднялись ему навстречу и посадили между собою, на возвышенье, и один из мальчиков сказал своему товарищу: «О Сиди Хасан, расскажи мне, откуда пришли к тебе твои деньги, на которые ты торгуешь?»

И Хасан отвечал: «Когда я вырос и стал взрослым и достиг возраста мужей, я сказал своему отцу: „О батюшка, приготовь мне товаров“; и он мне ответил: „О дитя моё, у меня ничего нет, но пойди возьми денег у кого-нибудь из купцов и торгуй на них, и учись продавать и покупать, брать и давать“.

И я отправился к одному из купцов и занял у него тысячу динаров и купил на них тканей и отправился с ними в Дамаск. И я нажил в два раза больше и забрал в Дамаске товаров и поехал с ними в Халеб, и продал их и получил свои деньги вдвойне, а потом я забрал товаров в Халебе и поехал в Багдад, и продал их и нажил вдвое больше, и до тех пор торговал, пока у меня не стало около десяти тысяч динаров денег».

И каждый из мальчиков говорил своему товарищу то же самое, пока не настала очередь и не пришлось говорить Ала-ад-дину Абу-ш-Шамату. И ему сказали: «А ты, о Сиди Ала-ад-дин?» И он ответил: «Меня воспитывали в подвале, под землёй, и я вышел оттуда в рту пятницу, и я хожу в лавку и возвращаюсь домой». – «Ты привык сидеть дома и не знаешь сладости путешествия, и путешествовать надлежит лишь мужам», – сказали ему. И он ответил: «Мне не нужно путешествовать, и нет для меня цены в удовольствиях». И кто-то сказал своему товарищу: «Он точно рыба: когда расстанется с водой, то умирает».

«О Ала-ад-дин, – сказали ему, – гордость детей купцов лишь в том, чтобы путешествовать ради наживы». И Ала-ад-дина охватил из-за этого гнев, и он ушёл от мальчиков с плачущими глазами и опечаленной душой и, сев на своего мула, отправился домой.

И его мать увидела, что он в великом гневе, с плачущими глазами, и спросила: «Что ты плачешь, о дитя моё?» И Ала-ад-дин отвечал: «Все дети купцов поносили меня и говорили мне: „Гордость детей купцов лишь в том, чтобы путешествовать ради наживы денег…“

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести пятьдесят третья ночь

Когда же настала двести пятьдесят третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-аддин сказал своей матери: „Все дети купцов поносили меня и говорили мне: „Гордость детей купцов лишь в том, чтобы путешествовать ради наживы“. – „О дитя моё, – спросила его мать, разве ты хочешь путешествовать?“ И Ала-ад-дин отвечал: „Да!“ И тогда она сказала: „А в какой город ты отправишься?“ – «В город Багдад, – отвечал Ала-ад-дин. – Человек наживает там на том, что у него есть, вдвое больше“.

И мать Ала-ад-дина сказала: «О дитя моё, у твоего отца денег много, а если он не соберёт тебе товаров из своих денег, тогда я соберу тебе товары от себя». – «Лучшее благо – благо немедленное, и если будет ваша милость, то теперь для неё время», – сказал Ала-ад-дин. И его мать призвала рабов и послала их к тем, кто увязывает ткани, и их увязали для Ала-ад-дина в десять тюков.

Вот что было с его матерью. Что же касается до его отца, то он огляделся и не нашёл своего сына Ала-ад-дина в саду и спросил про него, и ему сказали, что Ала-ад-дин сел на мула и уехал домой.