Тысяча и одна ночь. Книга 4

И Али-Шар поблагодарил за это старуху, а затем он пролил слезы и произнёс такие стихи:

"Пусть бросят хулители все сплетни и толки,
Страдает душа моя, и тело худеет.
Ток слез, как предания, что звеньями связаны
С источником, льётся то с трудом, то свободно.
О ты, чья свободна мысль от дум и забот моих,
Старанья оставь свои, меня вопрошая!
Знай - тот, чьи нежны уста, чей гибок и строен стаи,
Мне душу пленил навек и мёдом и ульем.
Не знает покоя дух, раз нет вас, не спят глаза,
И нет от надежд моих терпению пользы.
Оставлен заложником тоски огорчённым я
И между завистником мечусь и хулящим.
Утешиться - это то, чего я не ведаю,
Иной, кроме вас, на ум теперь не приходите

А окончив овсе стихотворение, он пролил из глаз слезы и произнёс такие два стиха:

"Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли,
Ведь доставил он мне приятное для слуха,
Будь доволен он тем, что порвано, тогда отдал бы
Ему сердце я, что растерзано прощаньем".

А потом Али-Шар подождал, пока спустилась ночь и пришло условленное время, и отправился в тот квартал, который описала ему соседка, и увидел дворец, и узнал его, и сел под окном на скамейку. И его одолел сон, и он заснул (да будет прославлен тот, кто не спит!), а он долгое время не спал из-за охватившего его волнения, и стал точно пьяный. И когда он спал..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста семнадцатая ночь

Когда же настала триста семнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что он спал, а один вор из числа воров вышел этой ночью на окраину города, чтобы чтонибудь украсть, и судьба забросила его ко дворцу этого христианина. И он обошёл вокруг дворца и не нашёл пути, чтобы туда подняться, и до тех пор ходил вокруг, пока не дошёл до той скамейки. И он увидел спящего Али-Шара и взял у него тюрбан. И, взяв его, не успел опомниться, как Зумурруд выглянула из окна. И она увидела вора, стоявшего в темноте, и приняла его за своего господина и свистнула ему, и грабитель свистнул ей, и она спустилась к нему на верёвке с мешком, полным золота. И, увидав девушку, вор сказал про себя: "Поистине, вот удивительное дело, и причина его диковинна!"

А потом он взвалил мешок и девушку на плечи и исчез с ними, как поражающая молния. И девушка сказала ему: "Старуха мне рассказывала, что ты из-за меня ослабел, а ты вон сильнее коня". Но вор не дал ей ответа, и тогда она ощупала его лицо, и оказалось, что у него борода, точно банный веник, и он словно кабан, который проглотил перья, и концы их торчат у него из горла. И девушка испугалась его и спросила: "Кто ты такой?" И вор отвечал: "О шлюха, я ловкач Джаван-курд из шайки Ахмедаад-Данафа, и вас сорок ловкачей, и все мы будем сегодня ночью мять тебе матку с вечера до утра". И, услышав его слова, Зумурруд заплакала, и стала бить себя по щекам, и поняла, что судьба одолела её и что нет для неё хитрости, кроме как вручить себя Аллаху великому. И она стала терпеть и подчинилась приговору Аллаха великого и сказала: "Нет бога, кроме Аллаха! Всякий раз как мы освободимся от одной заботы, мы попадаем в ещё большую".

А причиной прихода Джевана в это место было то, что он сказал Ахмеду-ад-Данафу: "О ловкач, я заходил в этот город ещё раньше, до этого, и знаю пещеру за городом, которая вместит сорок человек. Я хочу пойти туда раньше вас и отвести мою мать в эту пещеру, а потом я вернусь в город и украду там что-нибудь вам на счастье, и буду хранить это для вас, пока вы не придёте, и это будет вам от меня угощеньем в тот день".

И Ахмед-ад-Даваф сказал ему: "Делай что хочешь". И Джаван вышел раньше их и пришёл прежде них в то место и поместил свою мать в пещере. А выйдя из пещеры, он увидел спящего солдата, подле которого был привязан конь, и зарезал его и взял его платье и коня. И он взял оружие и одежду солдата и спрятал их в пещере у своей матери, и привязал коня, а потом он вернулся в город, и шёл до тех пор, пока не пришёл ко дворцу христианина и не сделал того, о чем было раньше упомянуто, взяв тюрбан Али-Шара и забрав его невольницу Зумурруд. И он бежал с ней, пока не посадил её подле своей матери, и тогда он сказал матери: "Сторожи её, пока я не вернусь к тебе завтра утром"! И ушёл..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста восемнадцатая ночь