Тысяча И Одна Ночь. Книга 9

А затем он всмотрелся в третий портик и увидел, что вокруг него написаны синей лазурью такие два стиха:

Пребудь в благоденствии, о дом, и довольстве,
Покуда темнеет ночь и блещут светила.
В воротах твоих входящим счастье даёт приют,
И благо пришедшему твоё изобильно.

А затем он всмотрелся в четвёртый портик и увидел, что вокруг пего написан жёлтой тушью такой стих:

Сад прекрасный, а вот и пруд полноводный -
Место дивно, и наш господь всепрощающ.

А в этом саду были птицы: горлинки, голуби, соловьи и вяхири, и всякая птица пела на свой напев, а девушка покачивалась, красивая, прелестная, стройная и соразмерная, и пленялся ею всяк, кто её видел. "О человек, - сказала она потом, - что дало тебе смелость войти в дом, тебе не принадлежащий, и к девушкам, не принадлежащим тебе, без разрешения их обладателей?" И Масрур ответил: "О госпожа, я увидел этот сад, и мне понравилась красота его зелени, благоухание его цветов и пение его птиц, и я вошёл в него, чтобы в нем погулять с часок времени, а потом я уйду своей дорогой". - "С любовью и охотой!" - молвила девушка.

И когда Масрур-купец услышал её слова и увидел заигрыванье её глаз и стройность её стана, он смутился из-за красоты и прелести девушки и приятности сада и птиц, и его разум улетел. И он растерялся, не зная, что делать, и произнёс такие стихи:

"Появился месяц, красою дивной украшенный,
Среди холмов, цветов и дуновений;
Фиалок, мирт и розы благовония
Дышали ароматом под ветвями.
О сад - он совершенен в дивных качествах,
И все сорта цветов в себе собрал он.
Луна сияет сквозь тень густую ветвей его,
И птицы лучшие поют напевы,
И горлинки, и соловей, и голуби,
А также дрозд тоску мою волнует.
И страсть стоит в душе моей, смущённая
Её прелестью, как смущён хмельной бывает".

И когда Зейн-аль-Мавасиф услышала стихи Масрура, она посмотрела на него взором, оставившим в нем тысячу вздохов, и похитила его разум и сердце. И она ответила на его стихи такими стихами:

"Надежду брось на близость с той, в кого влюблён!
Пресеки желанья, которые питаешь ты!
Брось думать ты, что не в мочь тебе оставить ту,
В кого, среди красавиц, ты влюблён теперь.
Взор глаз моих влюблённым всем беду несёт,
И не тяжко мне. Вот слова мои - сказала я".

И когда Масрур услышал её слова, он решил быть твёрдым и стойким и затаил своё дело в душе и, подумав, сказал про себя: "Нет против беды ничего, кроме терпения". И они проводили так время, пока не налетела ночь, и тогда девушка велела принести столик, и он появился перед ними, уставленный всевозможными кушаньями - перепёлками, птенцами голубей и мясом баранов. И они ели, пока не насытились, и Зейн-аль-Мавасиф велела убрать столы, и их убрали и принесли прибор для омовенья, и они вымыли руки, и затем девушка велела поставить подсвечники, и их поставили, и вставили в них камфарные свечи.

А после этого Зан-аль-Мавасиф сказала: "Клянусь Аллахом, моя грудь стеснилась сегодня вечером, так как у меня жар!" И Масрур воскликнул: "Да расправит Аллах твою грудь и да рассеет твою заботу!" - "О Масрур, - сказала девушка, - я привыкла играть в шахматы. Смыслишь ли ты в них что-нибудь?" - "Да, я в них сведущ", - ответил Масрур. И Зейн-аль-Мавасиф поставила перед ним шахматы, и вдруг оказалось, что доска из чёрного дерева и украшена слоновой костью и у неё поле, меченное ярким золотом, а фигуры из жемчуга и яхонта..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот сорок седьмая ночь