Тысяча и одна ночь. Том III

«А как же мне поступить, о дочь моего дяди? Прошу тебя, ради Аллаха, помоги мне сегодня ночью» – воскликнул я, и она сказала: «На глазах и на голове! Но только если ты послушаешься моих слов и будешь повиноваться моему приказу, нужда твоя будет исполнена». – «Я слушаю твои слова и повинуюсь твоему приказу!» – воскликнул я; и она сказала: «Когда настанет время уходить, я скажу тебе». А затем она прижала меня к груди и, положив меня в постель, до тех пор растирала мне ноги, пока меня не охватила дремота, а когда я погрузился в сон, она взяла опахало, села около изголовья и обвевала мое лицо до конца дня. А под вечер она разбудила меня; и, проснувшись, я увидел, что она у моего изголовья с опахалом в руках и так плачет, что слезы промочили ей одежду, но, увидев, что я проснулся, она вытерла слезы и принесла кое-какой еды; и когда я стал отказываться, сказала мне: «Разве я не говорила тебе: «Слушайся меня и ешь». И я принялся есть, не противореча ей, и она клала мне пищу в рот, а я жевал, пока не наполнился, и потом она напоила меня отваром грудной ягоды с сахаром и, вымыв мне руки, осушила их платком и обрызгала меня розовой водой. И я сидел с ней в полном здоровье, а когда смерклось, она надела на меня одежду и сказала: «О сын моего дяди, бодрствуй всю ночь и не засыпай; она придет к тебе сегодня только в конце ночи, и если захочет Аллах, ты сегодня ночью встретишься с нею. Но не забудь моего наставления». И она заплакала, и моему сердцу стало больно за нее, что она так много плачет. «Какое же это наставление?» – спросил я; и она сказала: «Когда будешь уходить от нее, скажи ей стих, который я раньше говорила». И я ушел от нее радостный, и отправился в сад, и вошел в помещение сытый, и сел, и бодрствовал до четверти ночи. А затем ночь показалась мне длинной, как год, и я сидел, бодрствуя, пока не прошло три четверти ночи и закричали петухи, и я почувствовал сильный голод из-за долгого бдения. И я подошел к столику и ел, пока не насытился, и голова моя отяжелела, и я захотел заснуть, но вдруг увидел свет, который приближался издалека. Тогда я встал, вымыл руки и рот и разбудил свою душу, и через малое время вдруг та женщина приходит с десятью девушками, и она между ними – как луна между звезд. На ней было платье из зеленого атласа, вышитое червонным золотом, и она была такова, как сказал поэт:

Кичится с любимыми, одета в зеленое,
Застежки расстегнуты и кудри распущены.
«Как имя?» – я ей сказал; она мне ответила:
«Я та, что всех любящих сердца прижгла углями».
И стал я ей сетовать на то, что терпел в любви.
Она ж: «Не знаешь ты, что камню ты плачешься?»
«Пусть камень – душа твоя, – в ответ я сказал тогда, –
Заставил ведь течь Аллах из камня воды поток».

И, увидев меня, она засмеялась и воскликнула: «Как это ты не заснул и сон не одолел тебя? Раз ты бодрствовал всю ночь, я знаю, что ты – влюбленный, так как примета любящих – не спать ночью в борьбе со страстями».

Затем она обратилась к невольницам и подмигнула им, и те удалились; а она подошла ко мне, и прижала меня к груди и поцеловала меня, а я поцеловал ее, – и это была ночь радости для сердца и прохлады для взора, как сказал о ней поэт:

Век приятнее я не знал ночей, чем такая ночь,
Когда кубок мой не стоял совсем без дела.
Разлучил я сон и глаза мои в эту ночь совсем,
Но браслет ножной я с серьгою свел надолго.

И мы легли вместе и проспали до утра, и тогда я хотел уйти, но она вдруг схватила меня и сказала: «Постой, я тебе что-то скажу…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Сто девятнадцатая ночь

Когда же настала сто девятнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: «Когда я хотел уйти, она схватила меня и сказала: «Постой, я тебе что-то расскажу и дам тебе наставление».

И я остановился, а она развязала платок и, вынув оттуда этот лоскут, разостлала его передо мною, и я увидел там изображение газели вот такого вида, и до крайности удивился и взял его. И мы с нею условились, что я буду приходить к ней каждую ночь в этот сад, а потом я ушел от нее радостный и от радости забыл тот стих, который мне поручила сказать дочь моего дяди. А та женщина, давая мне лоскут с изображением газели, сказала: