Тысяча и одна ночь. Том III

Когда же настала сто тридцать девятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда старший царедворец сделался султаном, его назвали царь Сасан, и он сел на престол своего царства и стал хорошо обращаться с людьми. И вот однажды он сидел, и дошли до него стихи Кан-Макана, и опечалился он о том, что миновало, и вошел к своей жене Нузхат-аз-Заман и сказал ей: «Поистине, соединить траву и огонь – очень опасно, и мужчины не должны доверяться женщинам, пока глядят глаза и мигают веки. Сын твоего брата, Кан-Макан, достиг возраста мужей, и ему не следует позволять входить к носящим на ногах браслеты, и еще необходимо запретить твоей дочери быть с мужчинами, так как подобных ей должно отделять». – «Ты прав, о разумный царь», – сказала Нузхат-аз-Заман.

И когда наступил следующий день, Кан-Макан пришел, как обычно, к своей тетке Нузхат-аз-Заман и поздоровался с ней, а она ответила на его привет и молвила: «О дитя мое, я должна сказать тебе слова, которых не хотела бы говорить, но я тебе расскажу об этом наперекор самой себе». – «Говори», – молвил Кан-Макан, и она сказала: «Царедворец, твой отец и отец Кудыя-Факан, услышал, какие ты сказал о ней стихи, и приказал отделить ее от тебя. И если тебе, о дитя мое, будет что-нибудь от нас нужно, я вышлю тебе это из-за двери. Не смотри на Кудыя-Факан и не возвращайся больше сюда от сего времени».

И Кан-Макан, услышав такие слова, поднялся и вышел, не вымолвив ни одного слова. Он пошел к своей матери и передал ей, что говорила его тетка, и мать его сказала: «Это произошло оттого, что ты много говоришь! Ты знаешь, что слух о твоей любви к Кудыя-Факан уже разнесся, и молва об этом всюду распространилась. Как это ты ешь их пищу, а потом влюбляешься в их дочь!» – «А кто ее возьмет, кроме меня, раз она дочь моего дяди и я имею на нее больше всех прав?» – сказал Кан-Макан, но его мать воскликнула: «Прекрати эти речи и молчи, чтобы не дошел слух до царя Сасана! Тогда ты и ее лишишься и погибнешь, и испытаешь много печалей. Сегодня вечером нам ничего не прислали на ужин, и мы умрем с голоду. Если бы мы жили в другом городе, мы бы наверное погибли от мук голода или от позора нищенства».

И когда Кан-Макан услышал от матери эти слова, его печаль усилилась, и глаза его пролили слезы, и он стал стонать и жаловаться и произнес:

«Уменьши упреки ты свои неотступные,
Ведь любит душа моя лишь ту, кто пленил ее,
Терпения от меня ни крошки не требуй ты.
Аллаха святилищем клянусь, я развелся с ним!
Запретов хулителей суровых не слушал я
И вот исповедую любовь мою искренно.
И силой заставили меня с ней не видеться.
Клянусь милосердым я: не буду развратником!
И кости мои, клянусь, услышавши речь о ней,
Походят на стаю птиц, коль сзади их ястребы.
Скажи же хулящий нас за чувство: «Поистине,
О дяди родного дочь, влюблен я в лицо твое!»

А окончив эти стихи, он сказал своей матери: «Для меня нет больше места здесь, подле тетки и этих людей! Нет, я уйду из дворца и поселюсь в конце города».

И его мать покинула с ним дворец и поселилась по соседству с какими-то нищими, а мать Кан-Макана ходила во дворец царя Сасана и брала там пищу, которой они и питались.

А потом Кудыя-Факан осталась как-то наедине с матерью Кан-Макана и спросила ее: «О тетушка, как поживает твой сын?» И старуха отвечала ей: «О дочь моя, глаза его плачут и сердце его печально, и он попал в сети любви к тебе!» И она сказала ей стихи, которые произнес Кан-Макан, и Кудыя-Факан заплакала и воскликнула: «Клянусь Аллахом, я рассталась с ним не из-за слов его и не из ненависти. Все это потому, что я боялась зла для него от врагов. И тоскую я о нем во много раз сильнее, чем он обо мне, и язык мой не может описать, какова моя тоска. Если бы не болтливость его языка и трепет его души, мой отец не прекратил бы своих милостей к нему и не подверг бы его лишениям. Но жизнь людей изменчива, и терпенье во всяком деле – самое прекрасное. Быть может, тот, кто судил нам расстаться, дарует нам встречу!» И она произнесла такое двустишие:

«О дяди сын, я страсть переживаю
Такую же, как та, что в твоем сердце.
Но от людей любовь свою я скрыла,
О, почему любовь свою не скрыл ты?»