Тысяча лун

С Джоном Коулом, несмотря что он солдат и хороший фермер, плохо обращались в городе, потому что его бабушка или еще какая-то женщина в роду была из индейского племени. И это было видать по лицу, немножко. Его даже правильный английский не спасал. Может, потому, что он был большой взрослый мужчина. Он не мог каждый раз рассчитывать на пощаду. У него было красивое лицо, так говорили люди и особенно Томас Макналти, но, наверно, горожане видели в нем индейца. Его сильно избивали, и он лежал страдающим бревном, и Томас Макналти клялся, что поедет и убьет кого-нибудь.

Но изъян Томаса Макналти заключался в его бедности. Мы все были бедны. Лайдж Маган и то был бедняк, хотя владел фермой, а мы стояли еще ниже Лайджа.

Мы были бедные, еще беднее Лайджа.

Когда бедняк что-нибудь делает, он вынужден это делать втихую. Например, если бедняк убивает, он должен это делать очень быстро и потом убегать из леса бегом, как косуля.

И еще Томас сидел в Ливенуортской тюрьме за дезертирство, поэтому при виде военной формы он дергался, хоть и говорил все время, что любит армию.

Я сама стояла ниже Розали Бугеро. Она была чернокожая и святая, вот что я вам скажу. Она выходила в лес на задах фермы Лайджа и стреляла кроликов из ружья своего брата. В славной битве с Тэком Петри – ну, для нас славной, во всяком случае, – когда он и его сообщники хотели нас ограбить и надвигались на нашу усадьбу с неумолимым намерением, Розали отличилась: она перезаряжала винтовки с небывалой скоростью, так говорил Джон Коул.

Но до войны она была рабыней, а рабы, конечно, очень низко стоят в глазах белых.

А я стояла еще ниже ее.

В глазах горожан я была лишь обгорелым угольком из индейского пожарища. Всех индейцев давно прогнали из округа Генри. Чероки. Чикасо. Люди не любят, когда уголек вдруг выскакивает обратно из костра.

В глазах Великой Тайны все души стоят наравне. Все пытаются сделать свою душу настолько тощей, чтобы она пролезла в рай. Так говорила моя мать. Все, что я помню о матери, – как кисет, в который ребенок сложил все свои сокровища и носит с собой. Когда Смерть касается такой любви, в сердце вырастает что-то еще глубже Смерти. Моя мать вечно суетилась вокруг нас – меня и сестры. Она все время хотела знать, как быстро мы бегаем, как высоко прыгаем, и без устали твердила, какие мы красивые. А мы были просто маленькие девочки – там, далеко, на равнине, под звездами.

Томас Макналти иногда говорил, что я хорошенькая, как разные вещи, которые казались ему хорошенькими, – розы, птички и прочее. Он говорил как мать, потому что у меня тогда уже не было матери. Мне было странно, что раньше, когда он был солдатом, он убил на войне много моих сородичей. Может, даже кого-нибудь из моей семьи убил. Он сам не знал.

«Я была слишком маленькая и ничего не помню», – обычно отвечала я на это. На самом деле нет, но разницы все равно никакой.

Когда-то мне было очень странно слушать его рассказы про это. У меня внутри, в середине тела, загорался огонь. У меня был собственный пистолетик с перламутровой ручкой – поэт Максуини подарил, еще в Гранд-Рапидс. Я могла бы застрелить Томаса. Иногда мне думалось, что я должна кого-нибудь застрелить. Конечно, я убила одного из людей Тэка Петри – не во время славной битвы, а в другой раз, когда они напали на нас на дороге. Я ему выстрелила прямо в грудь. И он тоже в меня выстрелил, но не ранил, только синяк остался.

Но у меня тоже была рана. Я была потерянным ребенком. Дело в том, что это они меня исцелили, Томас Макналти и Джон Коул. Наверно, они делали все, что в их силах. Значит, они и нанесли мне рану, и исцелили ее, а это само по себе непреложный факт.

Наверно, у меня не было выбора. Когда у тебя отбирают мать, ее уже не догонишь. Не закричишь «Подожди меня!», когда ветер становится ледяным под волчьей луной и мать ушла далеко вперед в поисках хвороста.

В общем, Томас Макналти спас меня дважды. Во второй раз, когда он бежал через поле битвы и тащил меня за собой, одетую мальчишкой-барабанщиком (так получилось), Старлинг Карлтон хотел меня убить прямо там. Мы на него наскочили. Он махал саблей и кричал. Он сказал, что всех индейцев надо убить, таков приказ майора и он собирается его выполнить. И Томасу Макналти пришлось убить его самого. Томаса это очень опечалило. Они долго служили вместе.

Все это мне запомнилось отчетливо.

В детстве я часто плакала нипочему. Я ускользала от всех и находила укромный уголок. Там выпускала на волю слезы, и у меня в глазах было так темно, словно я ослепла. Джон Коул шел меня искать. И он понимал, что надо просто обнять меня и не спрашивать о том, для чего у меня не было слов – ни на английском, ни на языке лакота.

Джон Коул. Он часто выражал свою любовь делами. Он дал мне те учебники грамматики, как я уже сказала, и стал меня учить, хотя сам был не очень учен. Он меня научил не только письму, но и счету.

Когда Лайдж Маган решил, что я готова, он пошел к своему другу, законнику Бриско, и спросил насчет работы. И я долго работала у Бриско, переписывала бумаги и вела счета. Я очень гордилась своим делом.