Тысяча лун

Сам законник Бриско сидел за огромным столом, привезенным в Теннесси на одном из первых переселенческих фургонов. Он сказал, что это было почти сто лет назад, когда штат Теннесси еще даже не образовался. Первым Бриско в этих местах был его прапрадед. Законник Бриско питал горячие чувства к штату Теннесси. Он любил говорить об исторических истоках и часто произносил расхожее местное выражение «между горами и рекой». Согласно ему, эти слова описывали географическое положение штата – между Аппалачами и Миссисипи. Надо думать, что так. А про западный Теннесси говорили «меж двух рек», поскольку западная часть штата и впрямь лежала между реками Теннесси и Миссисипи.

Законник Бриско вообще широко мыслил, если можно так выразиться, по поводу мира в целом. Он активно участвовал в разных благородных делах, которые сам называл «немодными». Видимо, я была одним из этих дел. Бриско считал, что старый президент Эндрю Джексон много лет назад очень нехорошо обошелся с индейцами чикасо, выгнав их в индейские земли. Что касается Улисса С. Гранта, нынешнего президента, Бриско сильно вздыхал, говоря о нем. Возможно, он хороший солдат, но разве из хороших солдат непременно получаются хорошие президенты?

Законник Бриско был женат на женщине из Бостона и родил с ней семерых детей, но она забрала детей и уехала обратно в Бостон. Взамен у него теперь была экономка Лана Джейн Сюгру и ее два брата, которые тогда отвезли меня на ферму. Лана Джейн была родом из Луизианы и употребляла такие слова, как «кутюр» и «куафюра». Она была очень маленькая и ходила в шляпке как на улице, так и в доме, ибо почти полностью облысела.

Я сидела за своим столиком и вела книги. А потом в шесть часов приезжал Джон Коул на телеге и забирал меня, потому что законник Бриско жил к югу от Париса и не нужно было проезжать сквозь город, как сквозь строй. По дороге Джон Коул, побуждаемый тишиной вокруг, рассказывал мне про Новую Англию, свою родину, и про все их с Томасом приключения, весьма многочисленные. Иногда он был весел и рассказывал в смешном духе, но по характеру больше любил говорить о серьезном.

– Самое важное в мире, – говорил он, – это ежели кто тебе сделает плохо, чтоб он непременно помер.

Времена года служили фоном его словам. Если была зима, он застегивался так, что лишь глаза сверкали двумя угольками, и я тоже куталась, но он все равно умудрялся продолжать разговор, даже в самые ледяные дни.

А вот когда он был рядом с Томасом Макналти, а он старался быть с ним рядом по возможности все время, он почти всегда молчал.

Когда Томас одевался моей мамой, он оставался примерно таким же. У него ни голос не менялся, ничего. После возвращения из Канзаса он реже надевал платье. Если уж законник Бриско был «ригиналом», Томас – тем более. Томас Макналти часто говорил, что пришел из ниоткуда. Он это имел в виду совершенно буквально. Все его родные умерли в далекой Ирландии, как мои – в Вайоминге. Они умерли от голода, и многие индейцы погибли от того же. Он говорил, что пришел из ниоткуда, но теперь живет с королями и королевами. Ему никогда не приходило в голову, что мы тоже – ничто.

У него была такая манера – говоря о Джоне Коуле, он подавался лицом вперед, и подбородок ходил вверх-вниз, как кулачок на станке. Джон Коул в глазах Томаса Макналти был всегда прав. При упоминании о нем Томас краснел. Он говорил что-нибудь совсем обычное, но щеки заливались румянцем.

– Наверно, надо спросить Джона Коула, – мог сказать он, если выходил какой-то спор. И выставлял лицо вперед.

Он не старался быть смешным, но я каждый раз смеялась. Он, конечно, видел, но не обращал внимания. И ни разу не спросил, что именно меня смешит. А и спросил бы, я бы не смогла ответить.

Я всегда запросто могла говорить с Томасом о чем угодно, пока не обнаружила, где проходит граница.

Возможно, Розали Бугеро тоже опечалилась, когда мое платье убрали, – ведь это она заправляла всем делом, как королева, из-за кулис. Это она раскроила белую ткань на сотню кусков, свернула из них розочки и пришила под вырез платья. Розали Бугеро до недавних времен была настоящей рабыней, как я уже сказала, но если она и думала об этом, то ничем не выдавала – показывала лишь склонность к тому, что лучше всего назвать счастьем.

В тот день, когда я явилась домой избитая, она не была счастлива. Она была очень расстроена, когда обмывала меня. Ей пришлось мыть мне между ногами. Наверно, она видела много женских страданий, когда была в рабстве.

Но конечно, жители западного Теннесси, за кого бы они ни сражались во время войны, не слишком любят чернокожих.

– Они не любят, когда черные много о себе понимают, – сказал Лайдж Маган. – В этих местах живут одни серопузые.

Он шутил легко – как солдат победившей армии, который понял, чем чревата победа.

– Восточный Теннесси во время войны был весь за Линкольна, – рассказывал он, – все тамошние жители были за Союз и сражались в синих мундирах, как мы. А вот в этом западном Теннесси сплошные серые мундиры и хлопковые поля.