Тысяча осеней Якоба де Зута

Кобаяши и Огава должны умиротворить рассерженного мажордома и утихомирить упрямого директора.

— Пожалуйста, господин Ворстенбос, — говорит Огава, — в Японии стульев нет.

— Неужели нельзя что-нибудь придумать, чтобы ублажить высокого гостя? Ты!

Чиновник, на кого указал голландец, замирает и касается кончика своего носа.

— Да! Принеси десять подушек. Десять. Ты понимаешь, что значит «десять»?

Оцепеневший чиновник переводит взгляд с Кобаяши на Огаву и обратно.

— Смотри! — Ворстенбос поднимает с пола подушку, трясет, бросает на пол и показывает десять пальцев. — Принеси десять подушек! Кобаяши, объясните этому головастику, чего я хочу.

Мажордом Томине требует ответа. Кобаяши объясняет, почему директор отказывается от поклона, а в это время на лице Ворстенбоса играет снисходительно — пренебрежительная улыбка.

Зал шестидесяти циновок замирает в молчании, ожидая реакции магистрата.

Широяма и Ворстенбос какие-то мгновения смотрят друг на друга.

Затем на губах магистрата появляется легкая улыбка победителя, и он кивает. Мажордом хлопает в ладоши: двое слуг приносят подушки и укладывают друг на друга. Ворстенбос сияет от удовольствия.

— Видите, — говорит директор своим спутникам, — решительность вознаграждается. Директор Хеммей и Даниэль Сниткер унизили наше достоинство, пресмыкаясь перед ними, и теперь мне приходится добиваться утерянного уважения! — Он плюхается на горку подушек.

Магистрат Широяма что-то говорит Кобаяши.

— Магистрат спрашивает, удобно ли вам теперь? — переводит тот.

— Спасибо, Ваша честь. Теперь мы сидим лицом к лицу, как равные.

Якоб предполагает, что Кобаяши опускает последние два слова Ворстенбоса.

Магистрат Широяма кивает и выдает длинную тираду.

— Он говорит, — начинает Кобаяши, — «поздравляю нового директора с прибытием» новому директору и «добро пожаловать в Нагасаки», и «добро вновь пожаловать в магистратуру» заместителю директора, — Якоб, простой клерк, не удостаивается внимания, то есть отдельной приветственной фразы. — Магистрат надеется, что путешествие выдалось не слишком «утомительным», а также надеется, что солнце не слишком сильное для нежной голландской кожи.

— Благодарю вашего хозяина за заботу, — отвечает Ворстенбос, — но будьте уверены, по сравнению с Батавией в июле, нагасакское лето — детская забава.

Широяма согласно кивает головой, выслушивая перевод, словно подтвердились все его давнишние подозрения.

— Спросите, — приказывает Ворстенбос, — наслаждается ли его честь подаренным мной кофе?

После этого вопроса, замечает Якоб, придворные переглядываются. Магистрат не торопится с ответом.

— Магистрат говорит, — переводит Огава, — что «вкус кофе не похож ни на какой другой».

— Скажите ему, что наши плантации на Яве могут поставить достаточно кофе, чтобы насытить бездонный желудок Японии. Скажите ему, что будущие поколения будут благословлять Широяму как человека, открывшего этот волшебный напиток для своей родной страны.

Огава надлежащим образом переводит, но предположение директора энтузиазма не вызывает.

— Магистрат говорит, — объясняет Кобаяши, — что «у Японии нет аппетита к кофе».

— Ерунда! Когда-то кофе не признавали в Европе, но теперь на каждой улице в наших великих столицах есть своя кофейня… а то и десять! На этом сколачивают огромные состояния.

Широяма намеренно меняет тему разговора, прежде чем Огава успевает перевести.

— Магистрат выражает сочувствие, — говорит Кобаяши, — в связи с гибелью «Октавии» на обратном пути прошлой зимой.

— Это любопытно, так и скажите ему, — отвечает Ворстенбос, — что наша дискуссия о кофе вдруг повернула к потерям, которые понесла всеми уважаемая Компания в своем стремлении принести процветание в Нагасаки…

Огава чувствует приближение беды, но ничего не может поделать, продолжая переводить.

Лицо магистрата Широямы недовольно вытягивается.

— Я привез срочное коммюнике от генерал-губернатора на ту же тему.

Огава поворачивается к Якобу: ему требуется помощь.

— Что такое «коммюнике»?

— Письмо, — шепотом отвечает Якоб. — Дипломатическое послание.

Огава переводит; Широяма показывает руками: «Давайте его сюда».

С горы подушек Ворстенбос согласно кивает головой своему секретарю.

Якоб развязывает тесемки папки, вытаскивает только-только законченное письмо от «Его превосходительства П. Г. ван Оверстратена» и двумя руками протягивает мажордому.

Мажордом Томине кладет письмо перед своим хозяином, на лице которого нет и тени улыбки.

Зал шестидесяти циновок следит за всем с нескрываемым любопытством.

— Самое время, господин Кобаяши, — говорит Ворстенбос, — предупредить этих господ — и, особенно, магистрата, — что наш генерал-губернатор шлет ультиматум.

Кобаяши смотрит на Огаву, который спрашивает: «Что такое «ультим»?»

— Ультиматум, — поясняет ван Клиф, — это угроза, требование, жесткое предупреждение.

— Очень неудачное время, — Кобаяши качает головой, — для жесткого предупреждения.