Тысяча осеней Якоба де Зута

Орито замечает впервые, что у мажордома сломанный нос: такой же заметный физический изъян, как и ожог у нее самой. «Часто, и никто не пострадал». Только Маено и его ученица знают, что эти пациентки — пустотелые дыни, чьи младенцы — обмазанные маслом тыквочки. В последний раз — если все пойдет хорошо — она вводит кисть в матку Кавасеми. Ее пальцы находят шею младенца, проворачивают его голову к шейке матки, скользят, находят более надежную опору, подводят к выходу и совершают третий поворот беспомощного тела.

— Пожалуйста, сейчас, доктор.

Маено вставляет щипцы, огибая введенную в матку кисть.

Зрители ахают; Кавасеми издает сдавленный вскрик.

Орито чувствует в ладони округлые зажимы: маневрирует ими, устанавливая вокруг мягкого черепа младенца.

— Сводите.

Осторожно, но без малейших колебаний, доктор сжимает ручки щипцов.

Орито берется левой рукой за рукоятки щипцов: сопротивление упругое, но достаточно сильное, словно это не череп, а желе из коннияку [2]. Ее правая кисть попрежнему в матке, поддерживает голову младенца.

Костлявые пальцы доктора Маено обхватывают запястье Орито.

— Чего вы ждете? — спрашивает экономка.

— Следующей схватки, — отвечает доктор, — которая будет очень…

Дыхание Кавасеми начинает учащаться от новой боли.

— Раз и два, — считает Орито, — и… тужьтесь, Кавасеми-сан!

— Тужьтесь, госпожа! — выдыхают служанка и экономка.

Доктор Маено тянет за щипцы; правой рукой Орито подталкивает голову младенца к родильному каналу. Она говорит служанке, чтобы та схватила его за ручку и тянула, тянула. Орито чувствует, как нарастает сопротивление, когда голова достигает родильного канала. «Раз и два… сейчас!» — придавив пуговку клитора, появляется волосатая макушка маленького тельца.

— Вот он! — ахает служанка сквозь звериные крики Кавасеми.

Макушка, лицо, блестящее от слизи…

…и остальное: склизкое, влажное, безжизненное тело.

— Ох, но… ох, — шепчет служанка. — Ох. Ох. Ох…

Вой Кавасеми переходит в стоны и потом смолкает.

Она знает. Орито раздвигает зажимы, откладывает типцы, поднимает недвижного младенца за щиколотки и шлепает. У нее нет никакой надежды на чудо: она действует по заведенному порядку, как учили. После десяти тяжелых шлепков она останавливается. Пульса нет. Она не чувствует на своих щеках его дыхания из губ и ноздрей. Нет никакой необходимости объявлять очевидное. Зажав пуповину у пупка, она перерезает хрящевидную трубку ножом, обмывает безжизненное тело водой в медном тазу и кладет его в колыбельку. «Кроватка вместо гроба, — думает она, — а пеленки — саван».

Снаружи комнаты мажордом Томине отдает поручения слуге. «Сообщи Его чести, что сын родился мертвым. Доктор Маено и его акушерка старались, как могли, но оказались бессильны перед волей Судьбы».

Орито уже волнуется о родильной горячке. Необходимо полностью вытащить плаценту, на промежность нанести якумосо, с разрывов смыть кровь.

Доктор Маено покидает тент из муслина, чтобы не мешать акушерке.

Ночная бабочка, размером с птицу, влетает под тент и задевает лицо Орито.

Отмахиваясь от нее, акушерка сшибает щипцы на один из медных тазов.

Они гремят, ударившись о крышку, звук пугает какое-то небольшое животное, неведомым образом прокравшееся под тент; оно вякает и пищит.

«Щенок? — в недоумении гадает Орито. — Или котенок?»

Загадочное животное вновь жалобно пищит и очень близко: под матрасом?

— Прогони его отсюда! — говорит экономка служанке. — Прогони его!

Животное вновь мяукает, и Орито понимает, что звук доносится из колыбельки.

«Конечно же, нет, — думает акушерка, отказываясь поверить. — Конечно же, нет…»

Она сдергивает пеленку в тот самый момент, когда ребенок открывает рот.

Он вдыхает раз, другой, третий, его сморщенное личико перекашивается…

…и содрогающийся, розовый, будто сваренный, новорожденный деспот взывает к Жизни.

Глава 2. КАЮТА КАПИТАНА ЛЕЙСИ НА КОРАБЛЕ «ШЕНАНДОА», БРОСИВШЕМ ЯКОРЬ В ГАВАНИ НАГАСАКИ

Вечер 20 июля 1799 г.