Тысяча осеней Якоба де Зута

— Далее: «счастливое неведение».

— Отсутствие сведений о каком-то несчастье. Пока человек об этом не знает, он счастлив и весел, всем доволен. Но, узнав, становится несчастным.

— «Счастливое неведение» мужа, — предлагает Хори, — когда жена любит другого.

— Да, господин Хори, — Якоб улыбается и вытягивает затекшие ноги.

— Последнее словосочетание, — говорит Кобаяши, — это из книги законов: «недостаток убедительных доказательств».

Прежде, чем голландец открывает рот, угрюмый полицейский Косуги появляется в дверях. За ним тащится взволнованный Ханзабуро. Косуги извиняется за вторжение и начинает что-то сухо говорить. Беспокойство Якоба нарастает, потому что Косуги упоминает имена его и Ханзабуро. В какой-то момент переводчики дружно ахают и смотрят на озадаченного голландца. Слово «вор» — доробо — использовалось несколько раз. Мотоги уточняет у полицейского подробности и сообщает: — Господин де Зут, полицейский Косуги принес плохую весть. Воры наведались в Высокий дом.

— Что? — срывается с губ Якоба. — Когда? Как они залезли ко мне? Зачем?

— Ваш домашний переводчик, — добавляет Мотоги, — говорит, что «в этот час».

— Что они украли? — Якоб поворачивается к Ханзабуро, который очень волнуется от того, что обвинить могут его. — Что там можно украсть?

Лестница в Высоком доме выглядит не такой темной, как обычно: дверь в комнату Якоба сбита с петель, а внутри он видит, что и его заветный сундук тоже пострадал. Дырки насквозь с шести сторон показывают, что воры искали секретные отделения. Расстроенный видом разбросанных по полу, бесценных для него книг и альбомов для рисования, он сразу начинает их собирать. Переводчик Гото помогает ему в этом и спрашивает: «Какие-то книги пропали?»

— Точно сказать не смогу, — отвечает Якоб, — пока не соберу их все…

…но, похоже, ничего не украдено, и его драгоценный словарь истоптан ногами, но на месте.

«Но я не могу проверить Псалтырь, — думает Якоб, — пока не останусь один».

Непохоже, что это случится в скором будущем.

Он расставляет по местам свои немногочисленные пожитки, и в это время по лестнице поднимаются Ворстенбос, ван Клиф и Петер Фишер, и теперь в его комнате находится более десяти человек.

— Сначала мой чайник, — возмущается директор, — теперь этот новый скандал!

— Мы постараемся со всеми усилиями, — обещает Кобаяши, — найти воров.

Петер Фишер спрашивает Якоба: «Где был домашний переводчик во время ограбления?»

Переводчик Мотоги адресует вопрос Ханзабуро, и тот застенчиво отвечает. «Он идет на сушу на один час, — переводит Мотоги, — навестить очень больную мать».

Фишер насмешливо ржет.

— Я знаю, с кого я бы начал расследование.

Ван Клиф спрашивает: «Что взяли воры, господин де Зут?»

— К счастью, мой оставшийся ртутный порошок, а возможно, они охотились за ним, под тройным замком на складе «Дуб». Мои карманные часы со мной, как и, благодарение небесам, мои очки, и, похоже на первый взгляд, что…

— Во имя Бога. — Ворстенбос поворачивается к Кобаяши. — Разве нас недостаточно грабит ваше правительство в ходе обычных торгов, без этих повторяющихся актов хищения имущества у частных лиц и собственности Компании? Жду вас в Длинной комнате через час, где я продиктую официальное письмо — жалобу в магистратуру, в котором будет представлен полный список вещей, украденных ворами…

— Готово, — Кон Туоми заканчивает установку двери, перемежая голландские слова ирландско — английскими. — Теперь им придется проломить стену, чтобы попасть внутрь.

Якоб подметает опилки. «Не проломят».

Плотник проверяет стуком дверную раму.

— Ваш сундук я починю завтра. Будет как новый. Это безобразие — средь бела дня, ведь, да?

— Зато у меня руки-ноги целы, — Якобу очень тревожно из-за Псалтыря.

«Если книги нет, — боится он, — воры тут же начнут меня шантажировать».

— Вот и все, — Туоми оборачивает инструменты промасленной тряпкой. — До ужина.

Как только ирландец выходит на лестницу, Якоб закрывает дверь на запор, передвигает кровать на несколько дюймов…

«Может, Грот заказал этот взлом, — раздумывает Якоб, — как месть за женьшень?»

Якоб поднимает половые доски, ложится и сует в щель руку, чтобы нащупать завернутую в парусину книгу…

Его пальцы находят Псалтырь, и он облегченно выдыхает. «Благоволит Господь к уповающим на милость Его» [47].

Он сдвигает половицы на прежнее место и садится на кровать. Он — в безопасности, Огава — в безопасности. «Тогда что же, — размышляет он, — не так?» Якоб чувствует, что не видит чего-то очень важного. Как с отчетом, в котором все сходится, хотя я знаю, что есть приписки или ошибка».

С Флаговой площади доносится стук молотков. Плотники припозднились.