Тысяча осеней Якоба де Зута

Заместитель директора Мельхиор ван Клиф, сорока лет от роду, уроженец Утрехта, снимает шляпу. Пиратское смуглое лицо, борода. Друг назвал бы его сощуренные глаза «наблюдательными», враг «мефистофельскими».

— Доброе утро, господин Ворстенбос, и добро пожаловать на Дэдзиму, господин де Зут. — Его рукопожатие может сокрушать камни. — Пожелание «приятного времяпрепровождения», пожалуй, прозвучит чрезмерно оптимистично… — Он замечает свежие следы драки на носу Якоба.

— Весьма признателен, господин ван Клиф. — Твердая почва плывет под привыкшими к морской качке ногами Якоба. Кули уже выгружают его матросский сундук и тащат к Морским воротам. — Я бы предпочел, чтобы мой багаж оставался у меня на виду…

— Так и должно быть. До недавнего времени мы поправляли ошибки портовых грузчиков кулаками, но магистрат решил, что избитый кули — оскорбление всей Японии, и запретил рукоприкладство. Так что сейчас их воровство не знает границ.

Переводчик Секита нерасчетливо спрыгивает с носа сампана и одной ногой по колено погружается в воду. Выбравшись на трап, он бьет своего слугу веером по носу и спешит обогнать трех идущих голландцев, понукая:

— Идти! Идти! Идти!

Ван Клиф объясняет: «Он хочет сказать «пойдемте».

Морские ворота остаются позади, и их ведут в таможенную комнату. Здесь Секита спрашивает имена иностранцев и выкрикивает их пожилому писцу — регистратору, который повторяет имена молодому помощнику, а тот, в свою очередь, записывает их в книгу. «Ворстенбос» превращается в Борусу Тенбошу, «ван Клиф» становится Банкурейфу, а «де Зут» — Дазуто. Сырные круги и бочки с маслом, привезенные с «Шенандоа», протыкаются пиками команды инспекторов.

— Эти чертовы негодяи, — жалуется ван Клиф, — готовы разбить все яйца, лишь бы не прокралась курица.

К ним приближается дюжий охранник.

— Вот и досмотрщик, — добавляет ван Клиф. — Директор освобожден от этого, но, увы, не клерки.

Подходят и несколько молодых мужчин: с такими же выбритыми впереди головы волосами и узлом волос на макушке, как у инспекторов и переводчиков, побывавших на «Шенандоа» на этой неделе, но в более простой одежде. «Рядовые переводчики, — объясняет ван Клиф. — Они надеются попасть в любимчики к Секите, делая за него всю работу».

Досмотрщик говорит Якобу, а те переводят хором:

— Руки поднять! Открыть карманы!

Секита взмахом руки затыкает им рты и приказывает Якобу: «Руки поднять. Открыть карманы».

Якоб подчиняется, и досмотрщик прохлопывает его под мышками и обследует карманы.

Находит альбом с рисунками Якоба, быстро пролистывает и отдает очередной приказ.

— Показать обувь охране! — командует самый проворный из переводчиков.

Секита хмыкает: «Показать обувь сейчас».

Якоб замечает, что даже грузчики перестали работать, наблюдая за ним.

Некоторые показывают пальцами на клерка, безо всякого смущения разглядывая его: «Комо, комо».

— Они говорят о ваших волосах, — объясняет ван Клиф. — Комо-так здесь часто называют европейцев: ко значит красный, а мо — волосы. Однако редко у кого из нас волосы такого цвета, так что настоящий «рыжий варвар» стоит того, чтобы поглазеть на него.

— Вы изучаете японский, господин ван Клиф?

— Это запрещено законом, но я учусь кое-чему от моих жен.

— Не могли бы вы научить меня тому, что вы знаете? Я буду вам крайне признателен.

— Учитель из меня никакой, — признается ван Клиф. — Доктор Маринус разговаривает с малайцами, словно сам родился желтокожим, но японский язык, по его словам, дается с большим трудом. Переводчика, пойманного за тем, что он учит нас, могут запросто обвинить в измене.

Досмотрщик возвращает обувь Якобу с новым приказом.

— Снять одежду! — говорят переводчики. — Снять одежду!

— Одежда остается! — возражает ван Клиф. — Клерки не раздеваются, господин де Зут. Эти говнюки хотят от нас еще одной уступки. Подчинитесь ему сегодня, и каждому клерку, приезжающему в Японию, придется волей-неволей проделывать то же самое до Судного дня.

Досмотрщик протестует, хор голосит: «Снять одежду!»

Переводчик Секита чувствует, что назревает скандал, и скрывается из виду.

Ворстенбос стучит тростью по полу, пока не воцаряется тишина.

— Нет!

Недовольный досмотрщик решает уступить.

Таможенный охранник постукивает пикой по сундуку Якоба и что‑то говорит.

— Откройте, пожалуйста, — вторит ему рядовой переводчик. — Откройте этот большой ящик!

«Это ящик, — терзает Якоба внутренний шепот, — в котором лежит Псалтырь».

— Пока мы тут все не состарились, де Зут, — говорит Ворстенбос.

С подкатывающей к горлу тошнотой Якоб открывает замки сундука, как и приказано.

Один из охранников говорит, а хор переводит: «Назад! Отойдите на шаг!»