Тысяча поцелуев

– Да ничего – просто мне не спится, вот и хочу поговорить.

– Вот как…

Сара безуспешно поискала взглядом часы:

– Который сейчас час?

Харриет молчала целую минуту, и Сара ухитрилась продвинуться от «форзиции» к «голубю», прежде чем сестра заговорила снова.

– По-моему, ты ему нравишься.

– Ты это о ком?

– О лорде Хью. По-моему, он в тебя влюблен.

– Он в меня не влюблен, – парировала Сара, и не то чтобы солгала… просто надеялась, что лжет, потому что знала, что сама почти влюбилась, а он не испытывает тех же чувств.

– Думаю, ты ошибаешься, – возразила Харриет.

Сара решительно вернулась к голубям мисс Баттеруорт.

– А ты в него влюблена?

Терпение Сары лопнуло. Нет уж, не дождется! Все это слишком ново для нее и слишком личное, и каждый раз, думая об этом, она чувствовала, что из кожи готова вылезти.

– Харриет, я не желаю говорить на эту тему!

– А завтра пожелаешь?

– Харриет!

– Хорошо-хорошо, больше ни слова не скажу!

Харриет долго и картинно поворачивалась на другой бок, стянув в процессе половину одеяла с Сары.

Та фыркнула, поскольку столь явное проявление раздражения требовало реакции, дернула на себя одеяло и вернулась было к чтению, но сосредоточиться не смогла и вперила взгляд в страницу тридцать три, что продолжалось, похоже, часами.

Харриет наконец прекратила ерзать, дыхание ее сделалось ровнее, послышалось легкое похрапывание.

Интересно, что делает Хью и сможет ли легко заснуть сегодня? Как там его нога? А вдруг она будет болеть не только всю ночь, но и утром тоже? Эта боль постоянная или иногда все же отступает?

Интересно, откуда у него такой талант к математике? Однажды он объяснил, после того как она попросила перемножить абсурдно огромные числа, какими он видит цифры в мозгу: он их не то чтобы видел, просто они мелькали, пока в конце концов не выстраивались в нужном порядке. Она даже не пыталась притвориться, будто понимает его, но продолжала задавать вопросы, потому что он такой славный, когда расстраивается, что не может объяснить.

И потом, с ней он улыбается, что вряд ли делал раньше.

Интересно, возможно ли влюбиться за столь короткое время? Хонория знала Маркуса всю жизнь, прежде чем влюбилась. Дэниел утверждает, что влюбился в мисс Уинтер с первого взгляда – и порой Саре это казалось куда более логичным, чем долгий путь к счастью.

Наверное, она может пролежать в постели всю ночь, сомневаясь в себе, но беспокойство так обуревало ее, что она встала, подошла к окну и раздвинула занавески. Пусть сегодня и не полнолуние, но трава сверкала серебром.

«Роса», – подумала Сара, и осознала, что уже надела туфли. В доме было тихо, и она не должна бы выходить из комнаты, да и лунный свет ее вовсе не притягивал. Дело в ветерке. Листья давно опали, но крошечные стебельки, оставшиеся на концах веток, качались и шелестели. Она так нуждается в свежем воздухе! И в ветре, развевающем волосы. Ей так давно не позволяли носить их распущенными за дверями спальни, а она всего лишь хотела выйти из дома и… побыть собой.

* * *

Та же ночь

Другая спальня

Хью Прентис всегда засыпал с трудом. В детстве – потому что слушал. Он не знал, почему детская в Рамсгейте не ютилась в каком-то дальнем углу, как в других домах, и почему время от времени, когда этого вовсе не ожидали (неправда – ожидали всегда), Хью и Фредди слышали крики матери!

Когда это случилось впервые, Хью спрыгнул с кровати, но Фредди тут же вцепился в него.

– Но мама…

Фредди покачал головой.

– И отец…

Хью слышал и его голос, рассерженный, а потом… смех.

Фредди снова покачал головой, и выражения его глаз было вполне достаточно, чтобы убедить Хью, младше его на пять лет, заползти в постель и заткнуть уши.

Но глаз он не закрыл. Если бы его спросили об этом на следующий день, поклялся бы, что даже не моргнул. Ему было шесть, и он все еще клялся в истинности множества совершенно невозможных вещей.

Когда он увидел мать в ту ночь, перед ужином, по ее виду нельзя было предположить что-то неладное. Правда, говорила она с усилием, словно у нее что-то болело, но синяков не было видно, и больной она не казалась. Хью попытался спросить об этом, но Фредди наступил ему на ногу, а он никогда не делал ничего подобного без причин.

Следующие несколько месяцев он пристально наблюдал за родителями. И тогда понял, что почти никогда не видел их вместе, в одной комнате. Если они и обедали за одним столом, он этого не знал: они с Фредди ели в детской. И даже когда он видел их вдвоем, было очень трудно определить, что они испытывают друг к другу. Они почти не разговаривали. Проходили недели и месяцы, и Хью иногда начинал думать, что все прекрасно, но потом снова слышал крики и знал, что все далеко не прекрасно, только ничего не мог с этим поделать.

Когда Хью было десять, мать заболела лихорадкой после укуса собаки, причем укус был незначительным, но последствия – ужасными. Хью скорбел по ней, как скорбел бы по каждому, кого видел в течение двадцати минут каждый вечер, и наконец перестал прислушиваться к тому, что происходит между родителями, когда пытался заснуть.