Тысяча слов

Я хочу рассказать ему все. Об этом страхе, о переходе. О заброшенном сейде, внутри которого я оказалась. Но не могу. Только киваю, соглашаясь. И мужчина задумчиво смотрит на меня. В очаге негромко потрескивают поленья, и я опускаю глаза на огонь, снова проваливаясь в воспоминания. Но теперь они уже не такие болезненные. И мне хочется поделиться ими с Глебом. Рассказать, как одиноко было в приюте. И как страшно по ночам в маленькой квартирке с окнами, выходящими на городскую стену.

– Ты живешь в городе? – спрашивает мужчина прямо.

Я жила в городе. Но больше туда не вернусь. Идти мне некуда.

Своих родителей я не помню. И никогда ничего не знала о них. Все мое детство связано со старым и сырым зданием приюта. Глухой городской стеной и гостевым днем, когда из ближайшей общины к нам приезжали старейшины и другие попечители. Они привозили фрукты. И молоко. А еще иногда они забирали с собой кого-нибудь из детей. А потом, когда в комнатах гасили свет, мы рассказывали друг другу страшилки про старейшин. Но в глубине души каждый из нас мечтал только о том, чтобы в следующий раз забрали именно его…

– Кира? – поторопил меня Глеб.

«Нет», – произнесла одними губами, не глядя на него.

"Нет, я не жила в городе".

– Нет? – он удивился, словно был уверен в обратном. Или не уверен. И только потом до нас обоих доходит, что он услышал меня. И понял.

– Кира, ты сказала «нет»?

Согласно киваю. Глеб улыбается, и я улыбаюсь в ответ.

– Это нужно проверить, – бормочет егерь и говорит громче: – Подумай о чем-нибудь приятном, детка.

Мысли разбегаются. Я пытаюсь вспомнить хоть что-то, но безрезультатно. Ксандр отнял у меня все. И я закрываю глаза, чтобы скрыть смятение. И слезы.

Проходит несколько томительных минут. Наконец Глеб тяжело вздыхает и сдаётся:

– Ничего не понимаю. Ты же не из Северной общины, я бы тебя знал. – Открываю глаза и вижу, как он улыбается. Мысленно снова возвращаясь в Магистрат и слышу недовольное: – Но почему тогда я упорно думаю о стене. Или форпосте? Кира, что за крепость в твоей голове?

Становится тяжело дышать… Крепость?

Глеб резко подается вперед. Словно готовый к прыжку опасный хищник. Рычит:

– Проклятье! Форпост! Что ты такого натворила, Кира?

Отчаянно трясу головой. Нет! Все не так! Выскакиваю на ноги. В то же мгновение Глеб оказывается рядом, хватает за руку, не позволяя выбежать наружу. Ночь уже наступила, и привычный сердитый скрежет внезапно становится громче. Бьет по ушам. Я вырываюсь и сжимаю голову руками. От безумной пульсирующей боли темнеет перед глазами. Тошнота плотным комом подкатывает к горлу, заставляя судорожно сглотнуть.

– Тише, детка! – Слышу совсем рядом встревоженный голос Глеба. – Прости меня, прости.

Он прижимает меня к себе, гладит по волосам. Я все-таки даю волю слезам, но от размеренных движений мужчины мне становится лучше. И скоро я затихаю в его объятиях, убаюканная равномерным биением его сердца.

Спать мы ложимся прямо на полу рядом с очагом. Я доверчиво сворачиваюсь в клубок у мужчины под боком, радуясь, что боль отступает. Засыпаю я мгновенно.

К реке мы вышли через пару часов после рассвета. Было страшно холодно. Густой туман окутывал Заповедник, и от этого делалось особенно жутко. От утренней росы ботинки моментально промокли, а фуфайка отсырела, мигом прекратив греть. Я плелась сзади и тряслась от холода, надеясь только на то, что Глеба гораздо больше интересует потерявшаяся в тумане тропа.

Он не выдержал, конечно же.

Рявкнул ругательство, от которого я подскочила, и ухватил меня за шиворот, притягивая к себе.

– Детка, – прорычал Глеб, тряхнув меня как котенка. – Что мне нужно сделать, чтобы ты перестала трястись? Подумай хорошенько!

Видимо я подумала что-то не то. Потому что он прижался горячими губами к моему рту, и мне сразу сделалось нестерпимо жарко. Кровь прилила к щекам, заставим испуганно отшатнуться. В то же мгновение я оступилась и повалилась на землю. Глеб больше не держал меня. Только смотрел задумчиво. Я не хотела вставать. Хотела лежать так вечно, пытаясь найти выход в густом тумане, в которой теперь превратилась моя жизнь.

Глава четвертая

Заметная одному только Глебу тропинка привела нас к небольшому песчаному пляжу, спрятанному в высоких зарослях камыша. Лёгкая плоскодонка обнаружилась не сразу. Наконец Глеб довольно крякнул, и, скинув ботинки и закатав штаны, зашел по колено в воду. Подтолкнул маленькое суденышко к берегу. Вернулся на берег, подхватил меня на руки, усадил на носу и вручил рюкзак. Следом забросил ботинки и забрался сам, отчего лодку слегка качнуло. Оттолкнулся широким веслом от берега, выводя плоскодонку из укрытия.

Даже на середине реки течение здесь было тихим, почти незаметным. Идеальное место для переправы. Скинув куртку и подставив спину полуденному солнцу, Глеб сидел на корме и лениво работал веслом. В распахнутом вороте его исподней рубахи я видела, как от этих размеренных, неторопливых движений бугрятся стальные мышцы на его груди, и мои щеки заливались краской. Он видел мое смущение, конечно. И только усмехался, не спеша прийти мне на помощь.