Тысяча свадебных платьев

– В том и проблема. Она вовсе не считает это искусством. Или, во всяком случае, – правильным искусством.

– А что означает это «правильное искусство»?

– Мастера-классики. Рембрандт. Рафаэль. Караваджо.

– Так они же умерли уже сотни лет назад!

– Именно.

Нахмурившись, Хакс помотал головой:

– То есть, чтобы твое творение по достоинству оценили, ты должен сначала умереть? Это как-то совсем несправедливо.

– Согласна. Но тем не менее это так. Пока тебя не станут хорошо продавать на аукционах, никто не возьмет на себя риск выставлять твою работу. Будь моя воля, я позаботилась бы о том, чтобы существовали галереи для художников, о которых никогда и никто не слышал.

– В самом деле?

– Ну да.

– Так возьми и открой такую галерею. Прямо здесь, в Бостоне.

Рори ошарашенно уставилась на Хакса, в то время как в голове у нее уже начал стремительно прорисовываться замысел. Выставочная площадка для художников, о которых еще никто не слышал. Она пока даже не представляла, как это можно реализовать, да и матери эта идея категорически не понравится… И все же при этой мысли все ее существо охватил трепет волнения и радости.

– Ты и правда думаешь, у меня получится?

– А почему нет? У тебя есть материальные средства, есть связи – и, главное, есть мечта.

– А что, если это все, что есть? Одна мечта?

Хакс обхватил ее за плечи и, притянув к себе, поцеловал в макушку.

– Мечты – они как волны, детка. Надо лишь дождаться нужной волны – той, что словно несет на себе твое имя. И когда такая волна подойдет – ты должен вскочить на нее и мчаться. Так вот, в этой мечте – только твое имя!

Тогда Рори в это всей душой поверила. Но осталась ли в ней эта вера до сих пор?

Ее мечта всерьез заняться арт-текстилем зародилась как пристрастие к винтажной одежде. И вовсе не потому, что она любила наряды. Говоря откровенно, Рори вообще никогда не интересовалась модой. В одежде ее пленяла ткань – то, как она скользила в движении, как ощущалась, как себя вела. Муаровый шелк, рубчатый трикотаж, накрахмаленная кисея, полупрозрачное кружево, узелковый твид и мягчайшие ткани из шерсти ягненка. У каждой – своя удивительная текстура и индивидуальность.

Первая ее попытка что-то сотворить была грубоватой и бесхитростной, и все же страсть к творчеству уже глубоко проникла в ее кровь, побуждая Рори совершенствовать свое искусство, претворяя все новые замыслы и осваивая новые техники. И вскоре то, что начиналось как невинное пристрастие, переросло в потаенную одержимость, вылившуюся в итоге в коллекцию работ с общим названием «Созерцание шторма». Мать относилась к ним всего лишь как к «проектам в области декоративно-прикладного искусства», однако владелец фирмы по дизайну интерьеров настолько проникся энтузиазмом, что выставил несколько работ Рори в витрине ателье. К концу лета он уже распродал всю коллекцию, включая и ту, что висела теперь в ресторане «Finn».

Когда ей позвонили сообщить, что «К северу от ноября» продали и отныне он будет висеть в публичном месте, Рори была так взволнована, что ворвалась в мамин кабинет без стука. Камилла снисходительно улыбнулась, выслушав новость, и заявила, что ничуть этому не удивлена. Что, мол, это очень удачное место и что туристы такое любят. Мать вовсе не стремилась принизить достоинство ее работы, и все же эти слова задели Рори довольно сильно, хоть она и старалась не показывать обиду. После этого она все меньше и меньше времени занималась творчеством – пока Хакс, заговорив о галерее, снова не разжег в ней интерес к искусству. Однако вскоре Хакс пропал – и возрожденное им пламя погасло.

К тому моменту, как звякнула микроволновка, Рори уже напрочь утратила интерес к разогреваемому супу. Вместо обеда она отправилась в гостевую комнату, в которой обустроила мастерскую. Она и ногой сюда не ступала с тех пор, как исчез Хакс. Поначалу она работала здесь с самозабвенной увлеченностью – а потом не в силах была даже смотреть на то, что так напоминало ей о нем.

Комната показалась Рори отчего-то меньше, нежели ощущалась прежде. Тесной, порядком захламленной и немного давящей. В воздухе все еще висел запах тканевого клея. Один угол мастерской занимал письменный стол, усеянный каталогами художественных принадлежностей, в другом – стоял мольберт для эскизов. Вдоль одной из стен тянулись полки со всевозможными тканями, а перед окном стояла подержанная швейно-вышивальная машинка «Bernina», которую она приобрела на первых порах, но использовала редко, внезапно обнаружив, что предпочитает все же вышивать вручную. Теперь все это просто покрывалось пылью.

Рори посмотрела на так и оставшуюся без рамки работу, на которой гигантская волна обрушивалась на одну из стен крепкого гранитного маяка. Это была ее любимая картина. Замысел был навеян увиденной однажды фотографией, которая навсегда засела у нее в памяти. Рори назвала работу: «Бесстрашный» – именно таким и ощущался тот маяк. Стойким, бесстрашным и непобедимым.