Тысяча журавлей. Антология японской классической литературы VIII—XIX вв.

Всем известна история о среднем советнике Асахира и регенте Итидзё Корэмаса, оба они в одно время состояли придворными. Асахира, не будучи ровней Итидзё, славился выдающимся умом и ученостью, да и люди ему доверяли; потому вышел ему случай стать главой архивариусов. Стоит ли говорить, что сей господин Итидзё подходил на должность как нельзя лучше, однако господин Асахира сказал: «Даже если господин не будет назначен, люди не станут плохо думать и говорить о нем. Когда-нибудь потом, коли возникнет у него такое желание, он сможет занять сию должность. А вот для меня, если нынче поскромничаю и упущу случай, это будет ужасным несчастьем, так что и не просите меня уступить». «Полностью согласен. Подам прошение с отказом», — пообещал Корэмаса, и Асахира бесконечно обрадовался. Однако Корэмаса, никого о том не предупредив, почему-то переменил решение и получил должность. Асахира с досадой заметил: «Не думал, что меня так обманут». Дружбе их тогда же пришел конец.

Сочли, что было нанесено оскорбление человеку из свиты сего господина Итидзё Корэмаса, и тот в гневе воскликнул, так что Асахара услышал: «Ему бы, пусть и без злого умысла, не следовало нас оскорблять!»

Асахара знал, что у Корэмаса не было намерения кого-нибудь оскорбить. Отправился к Корэмаса (следует сказать, что такой человек, прибыв в дом сановника более высокого, чем он, ранга, не поднимался наверх, а ожидал внизу, пока не позовут); дело было в шестую или седьмую луну, жара стояла невыносимая. Послав сообщить о своем приходе, Асахара с нетерпением принялся ожидать у средних ворот. Солнце, клонившееся к западу, пылало, нечего и повторять, сколь несносна была жара,— впору рухнуть без чувств. «Сей равный мне господин задумал погубить меня, изжарив на солнце. Понапрасну пришел», — подумал он. Ясное дело, его переполняла злоба. С наступлением ночи стало понятно, что ждать нечего, и потому он с такой силой сжал жезл сяку, что тот с треском переломился. Надо ли говорить, как сильно взволновалось его сердце! И вот, возвратившись домой, он произнес: «Клянусь во веки вечные преследовать сей дом, дабы никто из их семейства — ни сыновья, ни дочери — не благоденствовал. И всякий, кто их пожалеет, навлечет на себя мой гнев»,— и вскоре скончался. Он-то и превратился в злого духа, что преследовал Корэхира из поколения в поколение.

Стоит ли говорить, что сей господин Юкинари состоял в близком родстве с Корэхира и потому сильно перепугался. Господину Митинага привиделось во сне: за дворцом Синдэн, там, где непременно оказывается каждый идущий во дворец, стоял человек, чье лицо скрывала верхняя часть двери. Невозможно было разглядеть, кто там, и это внушало подозрения. Митинага много раз вопросил: «Кто это?» — и услышал в ответ: «Асахира». Хоть и сон то был, а все равно страшно. Подавив страх, спросил: «Что делаешь?» «Поджидаю главу архивариусов и ревизора Юкинари», — ответил Асахира и пристально взглянул на него. Тут Митинага проснулся со словами: «Сегодня при дворе церемониальный день, и потому, сдается мне, Юкинари придет пораньше. Как быть?!» Он написал: «Мне привиделся сон. Скажитесь сегодня больным, строго соблюдайте день удаления от скверны и ни за что не являйтесь во дворец. Подробности при встрече», — и спешно отправил послание, но Юкинари разминулся с посланцем и спозаранку прибыл во дворец. Знать, сильны оказались его боги-защитники и Будда — он поехал во дворец не обычной дорогой, а мимо Северной караульни, между покоями Фудзицубо и дворцом Корёдэн.

Митинага удивился: «Разве вы не получили моего послания? Мне привиделся некий сон!» Юкинари только всплеснул руками и, не поинтересовавшись подробностями, без лишних слов, удалился. Вознеся молитвы, некоторое время не появлялся во дворце.

Жилище, где обитал сей дух, находилось к северу от улицы Сандзё и к западу от проспекта Ниси-но Тооин. Ныне члены дома Итидзё Тэйтокуко никогда не входят туда. Сей господин старший советник Юкинари преуспел в разных искусствах, но в сочинении японских песен был не силен. Во дворце проводилось состязание на знание песен, и приверженцы поэзии ни о чем другом не думали, как о науке стихотворства да о том, о чем следует спрашивать и как отвечать. Сей же господин старший советник Юкинари в ответ на все вопросы хранил молчание, и некто, не понимая, что происходит, спросил: «Что вы думаете о стихах: „Цветы на деревьях, что расцвели в Нанивадзу, // Зимою прятались..."?»[39]

Тот немного помолчал и в глубокой задумчивости ответил: «Ничего». Все рассмеялись и потеряли интерес к игре.

Чуждый поэзии, он изощрился умом, а также постиг искусство ладить всякие безделицы. Император Го-Итидзё, совсем еще ребенок, изволил приказывать придворным: «Подать сюда игрушки!» — и тем приходилось отыскивать для него разные диковины, золотые и серебряные, и прочие забавы. А сей господин Юкинари преподнес государю волчок, прицепив к нему шнуры, раскрашенные в разные оттенки пурпурного цвета. Государь изволил спросить: «Что за странная вещица?» И услышал в ответ. «Соблаговолите покрутить, вас это позабавит».