Тысячекратная Мысль

Рабы собирали кубки и тарелки. И Пройас, и Эсменет выказывали новому гостю подчеркнутое внимание. Все были растеряны, за исключением Ксинема, обгрызавшего мясо с ребрышек поросенка, зажаренного в бобовом соусе. Пахло это блюдо замечательно.

– Как ваши уроки? – спросил Пройас, словно вдруг вспомнил о манерах.

– Уроки? – переспросил Ахкеймион.

– Да, уроки с… – Он пожал плечами, словно сомневался, можно ли говорить по-старому. – С Келлхусом.

Один звук этого имени действовал как поворот рычага.

Ахкеймион стряхнул с колен несуществующую пыль.

– Хорошо. – Он изо всех сил пытался говорить непринужденно. – Если я доживу до тех пор, когда смогу написать об этом книгу, я назову ее «О разновидностях восторга».

– Ты украл у меня название! – воскликнул Ксинем, потянувшись за вином.

Пройас быстро налил ему большую чашу и улыбнулся, несмотря на колючее раздражение во взоре.

– Как так? – удивилась Эсменет. Ахкеймион поморщился от резкости ее тона. Ксинем, пусть и слепой, повсюду видел неуважение к себе. Он стал хуже скюльвенда. – Каково было твое название, Ксин?

– «О разновидностях задниц».

Все захохотали.

Ахкеймион переводил взгляд с одного сияющего лица на другое, стирая слезы большим пальцем. На мгновение ему показалось, что Эсми стоит лишь протянуть руку, прижать подушечку большого пальца к его ногтю, и жизнь станет прежней. Все, что случилось после Шайгека, просто исчезнет.

«Все они здесь… все, кого я люблю».

– Мой нюх! – запротестовал Ксинем. – Я говорю вам, мой нюх сильнее моих глаз! Он проникает в самые глубокие трещины… Ты, Пройас, думаешь, что вчера ел баранину… – Он скривился и уставился в пустоту. – Но на самом деле это была козлятина.

Эсменет упала от хохота на подушки, задыхаясь и болтая ногами. Ксинем повернул голову на звук ее смеха. Всезнающе погрозил пальцем.

– В том, что мы видим, есть много красоты. Так много красоты! – с насмешливой красноречивостью произнес он. – Но в том, что мы чуем, – правда.

Смех присутствующих стих, отозвавшись на опасное изменение темы. В одно мгновение веселье исчезло.

– Правда! – с яростью воскликнул Ксинем. – Мир провонял ею! – Он попытался встать, но вместо этого повалился на задницу. – Я чую всех вас, – провозгласил он, словно отвечая на их ошеломленное молчание. – Я чую, что Акка боится. Я чую, что Пройас скорбит. Я чую, что Эсменет хочет трахаться…

– Довольно! – воскликнул Ахкеймион. – Что это за безумие? Ксин… каким дурнем ты стал!

Маршал расхохотался, охваченный внезапным и невероятным здравомыслием.

– Я все тот же, кого ты знал, Акка. – Он утрированно пожал плечами и протянул руки ладонями вверх. – Только без глаз.

Ахкеймион вздохнул. Почему же до этого дошло? Ксин…

– Мой мир, – продолжал Ксинем, ухмыляясь почти добродушно, – разорван пополам. Раньше я жил среди людей. Теперь живу среди задниц.

Никто не смеялся.

Ахкеймион встал и поблагодарил Пройаса за гостеприимство. Конрийский принц сидел мрачный и молчаливый, как могила. Несмотря на смятение, Ахкеймион понимал, что Пройас использует Ксинема в качестве наказания. Перевернув старые понятия, Келлхус переписал и беды множества людей.

Ксинем закашлялся, и Ахкеймион увидел, как Эсменет вздрогнула от этого звука. Маршала терзал не только дурной нрав. Он выглядел все хуже.

– Да, Акка, – сказал Ксинем. – В любом случае, беги отсюда.

Несмотря на бледность, его усмешка казалась здоровой.

– Я пойду с тобой, – сказала Эсменет.

Ахкеймион сумел только кивнуть и сглотнуть комок.

«Что с нами творится?»

– Обязательно спроси ее, – прорычал им вслед Ксинем, – зачем она трахается с Келлхусом!

– Ксин! – воскликнул Пройас скорее в ужасе, чем в гневе.

С мятущимися мыслями и горящим лицом Ахкеймион повернулся к своему бывшему ученику, но краем глаза заметил, что Эсменет сдерживает слезы.

«Эсми…»

– А что? – с насмешливым добродушием расхохотался Ксинем. – Значит, только слепец видит? Неужели таковы издревле сужденные нам пути?

– Если ты страдаешь, – ровно сказал Пройас, – я все выдержу. Я поклялся тебе, Ксин. Но кощунства я не потерплю. Ты понял?

– Конечно, Пройас-Судия.

Маршал откинулся на подушки в пьяной расслабленности. Когда он вновь заговорил, голос его был странным, путаным, как у человека, утратившего надежду.

– «Тогда велел он Хоромону, – процитировал Ксинем, – довериться его рукам и сказал остальным: «Вот человек, вырвавший глаза врага своего, и Бог поразил его слепотой». Затем плюнул он в каждую глазницу и сказал: «Вот человек согрешивший, а ныне я очистил его». И Хоромон закричал от восторга, ибо был он прежде слеп, а теперь прозрел».

Ахкеймион понял, что Ксинем цитирует «Трактат», знаменитый момент, где Айнри Сейен возвращает зрение ксерашскому вору. У айнрити выражение «глаза Хоромона» означало откровение.

Ксинем повернулся от Пройаса к Ахкеймиону, словно от врага меньшего к врагу большему.

– Он не может исцелять, Акка. Воин-Пророк… не может исцелять.