Тысячекратная Мысль

– Обычные языки, и особенно родной, слишком сильно связаны с давлением жизни. Значения слов легко искажаются нашей интуицией и опытом. Полнейшая чуждость гилкуньи изолирует семантику колдовства от непостоянства нашей жизни. Анагогические школы, – он попытался умерить презрительность своего тона, – используют Высокую кунну, искаженную форму гилкуньи, с той же самой целью.

– Чтобы говорить как боги, – сказал Келлхус. – В отрыве от людских забот.

После краткого обзора тезисов Ахкеймион перешел к Персемиоте – медитативной технике, которой схоласты Завета благодаря живущему внутри каждого гомункулу Сесватхи уделяли мало внимания. Затем Ахкеймион погрузился в глубины «двойной семантики». Это был порог того, что до прихода ныне сидящего перед ним человека являлось последним предвестником проклятия.

Он объяснил важнейшие связи между двумя составляющими любого Напева: той, что всегда оставалась непроизнесенной, и той, которая всегда произносилась. Поскольку любой отдельный смысл мог быть искажен по причуде обстоятельств, Напевы требовали второго, параллельного значения. Столь же чувствительное к искажению, как и первое, оно закрепляло его, хотя и само было закреплено. Как говорил Аутрата, великий куниюрский метафизик: «Для полета языку нужны два крыла».

– Значит, непроизносимое служит для закрепления произносимого, – сказал Келлхус, – как слово одного человека подтверждает слово другого.

– Именно так, – ответил Ахкеймион. – Можно одновременно говорить одно и думать другое. Это величайшее искусство, даже большее, чем мнемоника. Для овладения этой техникой требуется огромная практика.

Келлхус беззаботно кивнул.

– Значит, из-за этого анагогические школы так и не смогли похитить Гнозис. Потому что просто повторять подслушанное бессмысленно.

– Еще есть метафизика. Но ты прав: ключ ко всему колдовству – невысказанное.

– А кто-нибудь экспериментировал с продлением невысказанных строф? – спросил Келлхус.

Ахкеймион нервно сглотнул.

– Ты о чем?

По странному совпадению две висящие лампы мигнули одновременно, заставив Ахкеймиона поднять взгляд. Свет тут же выровнялся.

– Никто не составил Напев из двух непроизносимых строф?

«Третья фраза» была мифом гностического колдовства, историей, перешедшей к людям от нелюдского наставничества. О ней говорилось в легенде о Су-юройте, великом куноройском короле-чародее. Но Ахкеймиону отчего-то не хотелось рассказывать эту легенду.

– Нет, – солгал он. – Это невозможно.

С тех пор их уроки пронизывало тревожное ощущение, что простота рассказов Ахкеймиона рождает немыслимое эхо. Много лет назад он участвовал в одобренном школой Завета убийстве айнонского шпиона в Конрии. Все, что Ахкеймион сделал, – передал сложенный дубовый лист с белладонной кухонному рабу. Действие было таким обыденным, таким безобидным…

Умерли трое мужчин и одна женщина.

Как всегда с Келлхусом, Ахкеймиону не приходилось ничего объяснять дважды. За один вечер Келлхус постигал обоснования, объяснения и подробности, на которые у Ахкеймиона уходили годы. Вопросы ученика поражали учителя в самое сердце. От четкости и проницательности его замечаний бросало в дрожь. Наконец, когда передовые части Священного воинства вошли в Героту, Ахкеймион приступил к самому опасному.

Келлхус светился благодарностью и добродушием. Он поглаживал мягкую бородку характерным жестом восхищения и на мгновение отчетливо напомнил Ахкеймиону Инрау. В глазах пророка отражались три точки света от ламп, висевших над головой Ахкеймиона.

– Итак, время пришло.

Ахкеймион кивнул, понимая, что все страхи и опасения написаны у него на лице.

– Мы начнем с базовых оберегов, – неуклюже произнес он. – С того, чем ты сможешь защитить себя.

– Нет, – сказал Келлхус. – Начнем с Призывных Напевов.

Ахкеймион нахмурился, хотя прекрасно понимал, что советовать или противоречить бесполезно. Он глубоко вздохнул и открыл рот, чтобы проговорить первые произносимые строфы Ишра Дискурсиа – древнейшего и простейшего гностического Напева Призыва. Но с его губ не слетело ни звука. Словно что-то сжало ему горло. Он покачал головой и рассмеялся, растерянно отвел взгляд и попытался снова.

Опять ничего.

– Я… – Ахкеймион посмотрел на Келлхуса более чем ошеломленно. – Я не могу говорить!

Келлхус внимательно посмотрел на него – сначала в лицо, затем на точку в пространстве между ними.

– Сесватха, – отозвался он наконец. – Как иначе Завет мог бы охранять Гнозис столько веков? Даже в ночных кошмарах…

Немыслимое облегчение охватило Ахкеймиона.

– Да… должно быть, так…

Он беспомощно глянул на Келлхуса. Несмотря на внутреннее смятение, он действительно хотел отдать Гнозис. Тайны сами просились наружу в присутствии Воина-Пророка. Ахкеймион покачал головой, опустил взгляд на руки, услышал вопль Ксинема и увидел, как лицо друга искажается, когда кинжал входит в его глаз.

– Я должен поговорить с ним, – сказал Келлхус.

Ахкеймион разинул рот, не веря своим ушам.

– С Сесватхой? Я не понимаю.