Тысячелетнее младенчество

Бестужев-Рюмин так тихо, что его вряд ли кто слышал, напел себе: «Уж не экзаменовать ли нас приехал…» и добавил громко:

– Надеюсь, вы с Оболенским видались?..

– Полномочий своих не свидетельствую, коль вам они внове. – Грибоедов вежливым жестом остановил поручика. – То верный способ потопить дела в эмоциях, взаимных притязаньях. А суть сегодня в том, что мы в плену собственных сомнений! А сроки нас берут за горло! Рисую ситуацию. Царь Александр не отошел и не отойдет уже от личных потрясений, свой блеск и ум державный оставил он в Европе. Не Россия – Союз Священный был его заботой и мечтой! Чтоб все – от Сибири до Ламанша – рукоплескали романовской бездарности на троне, Христом прикрывшим рабство. Но в Европе – там фрукт несколько иного рода, чем русский барин, крез, скот и свинопас. Там быстро и привычно под прикрытием закона обратили остатки благородства в помойный сток потаенных грехов…

Грибоедов говорил и чувствовал, как верно предостережение Степана: «Самонадеян стал… на бумаге и на сцене у тебя всё сойдется, но на деле…» Он подолгу останавливал взгляд на каждом, и очки скрывали самоиронию и насмешливую искорку в глазах.

– Теперь царь-глухарь не тот… Он вянет на глазах, двор его наполовину немецкий в смятении. Англо-саксонские вельможи насторожились – а вдруг он вспомнит о народе, о республиканской юности своей да призовет опять опальных реформаторов, вас, мятежных вольнодумцев… Уже князья великие корону примеряют, императрицы вспомнили норов принцесс германских. Этот черный вихрь скоро подхватит всех у края пропасти!

Засуетился Трубецкой, с тревогой заглядывая в глаза столичному гостю и спеша подтвердить его слова, чтобы разогнать свои сомнения:

– Да-да, зимой в Санкт-Петербурге… Симптомы видел страшные безвластья. От Аракчеева устали все, и сам Александр узрел тупик. Хотел затеять с Турцией войну – Европа, а по сути, англичане, не дают. Боятся усиленья нашего на юге, на Балканах, освобожденья Греции от наших рук…

Хмурый Артамон Муравьёв не выдержал, зная свою правду:

– Россию Запад держит как свою конюшню: по надобности – на выезд или на мясо. И не дай-то бог, чтоб конюхи и кони голос возымели: вмиг Палена отыщут среди двора распутного. И сильной карты нет у нас! Уж если царь – вчера надежда, любимый всеми – бесславно так кончает… то дело не в личности царя. Как мудрый Лунин рёк недавно: корень зла – самодержавие, оно противуестественно и тем сбивает с толку самого царя, приписывая ему способности неограниченные, хотя законами природы он ограничен, как и мы. Самовластье требует, чтоб воздавали ему то, что принадлежит Богу одному. Монарх не слышит и не знает Бога, и народ от веры устранен! Тьфу!

– Именно поэтому мы приговорили к уничтоженью не только Александра, а всю семью – сколь безбожную, столь и бездарную… – с позой и вызовом бросил Бестужев-Рюмин.

Развел руки Трубецкой, словно приглашая Грибоедова самолично убедиться, как настроено общество:

– И впрямь! Уже верхи тошнит от общего бесправия, всё по предписанью одного лица делается. Витт и Киселёв сигналы подают, что они с нами – силы наши множатся…

– Витт?! Киселёв?! – изумился Грибоедов и долго молчал. Ему вспомнился Тацит, которого он листал дорогой: обширный заговор при дворе – как это пахнет сценой! – Им… можно доверять? Или как реформам самодержца с самой юности его? За планами такими я вижу прежнюю наивность, игру словами и фамилиями генералов… Но что поделать с барством нашим? Что крепче: трон или оно? У нас самих-то что?! Картишки, гульбища, пороки – а для очистки совести на трон наскоки, да за народ раденье, за свободу… Своей готовы поступиться? О, всё это было и вчера! Пора отбросить маски, страстишки, темные привычки – тогда и дело будет нам доступно, республики святые идеалы. Царские сатрапы подыгрывают вам – и вы готовы им вожжу вручить! Меж тем у нас один надежный генерал – Ермолов!

«Вот откуда ветерком подуло… – тихонько напел себе Бестужев-Рюмин. – Кулак на славу будет, никому несдобровать».

– Возможно ли рассчитывать на столь далекий корпус? – вкрадчиво возразил Трубецкой. – Когда ни дня не будет лишнего, ни часа у восставших?

Бестужев-Рюмин тут же выскочил с горящими глазами:

– Роль Ермолова двояка! Он противник нынешних порядков, знаем… Но никто не станет спорить, что он из тех, кто подпирает трон своею мощною фигурой, а жестокостью походов ошеломляет честную Россию…

Грибоедов тоже не сдержался и всё тем же учительским тоном резко ответил:

– Вы и мы просто дураки, если надеемся только на себя! Удаленность корпуса, Сергей Петрович, – вещь не решающая. Главное – объединит ли нас фигура и будет это имя впереди нас и впереди любого действия! Не вам мне сообщать о государственном уме Ермолова, он признан всеми, и сенаторами тоже. Впрочем, неволить не уполномочен. Кто делу служит, а не трону, тот признаёт сам необходимость и значение такого вождя.

Артамон Муравьёв насмешливо покосился на Бестужева-Рюмина и тяжело предрек:

– Не начнем до зимы, то нас всех перехватают по сугробам – об этом нынче толки…

Трубецкой запротестовал, гусем вышагивая по комнате: