Тысячелетнее младенчество

– Плевать, – быстро заговорил Александр, оживившись. – Я никому не делал зла, а лишь терпел, терпел… У нас заслуги есть, чтобы остаток лет в уединенье провести… Ну, не на Рейне, как мечтали, но в краях полдневных… Ты мне должна помочь. Уже послал людей я в Крым найти уютное местечко!

Елизавета тоже оживилась и, кивая головой, стала вторить, как бы мечтая:

– Граф Воронцов-сын на юге хозяин полновластный, он англичанам друг. Если помогут с юга выбраться на Рейн, простим им всё. А здешним дуракам придумать сказку – пока поделят власть, о нас не вспомнят.

– Да-да, уйдем, оставим Никки победителем бунтовщиков. – Александр энергично поднялся и стал прохаживаться возле кресел. – Чтобы потом и турок отодвинул далее… Все бунтовщики под колпаком, и меры завтра же приму, есть много вариантов…

– Чтобы обдумать всё и приготовить, нужно время, силы. Берегись, мой Ангел, твой лекарь брит. Мы бездетны и утомлены без меры – случайно? В случайности давно не верю. В наших судьбах вижу отраженье незнакомого и страшного лица… – Елизавета Алексеевна делает попытку встать, словно сопротивляясь страшному виденью и отгоняя его движением.

Александр подает ей руки навстречу и твердо возражает:

– Не так я прост! Ты только меня не чуждайся и не отталкивай, и слабостью своею не пугай. Сил у тебя как у Наполеона! Давно бы надо двор вручить вот в эти ручки, дав матушке скромнее место. Иди ко мне! (Поднимает ее за руки с кресел.) Мы станем у зеркал, себя увидим юными – какое счастье было, Лиз! И оно ведь с нами! Мы и теперь всех краше, как ни чадят над нами черти своим коварством (смотрят на свои отражения в зеркалах, как на незнакомцев).

3. Капкан для заговорщиков

В середине весны Санкт-Петербург, окончательно сбросивший оковы ужасных холодов, явился оживлен и юн, и полон жизни. О дачах еще не помышляли в высшем свете, и гвардия не примеряла летних лагерей. Балы гремели с пущей силой, соревнуясь красотою с расцветающей природой. Лишь императора в те дни нигде не видели, хотя и знали точно, что столицы он не покидал. Ходили слухи, что готовит он ответ коварным туркам, устроившим резню славянам на Балканах и Грецию лишившим патриарха. Намечались смотры войск, маневры, от которых Юг и Запад закипят… А вот о заговоре, о бунтовщиках разговоры как-то стихли. Немногие лишь знали, как обманчивы весенние надежды и салонное веселье, как много было скрыто за величием дворцовых сводов, как много лиц, известных и неизвестных, посещали их по узким лестницам и коридорам.

Санкт-Петербург. Зимний дворец

29 апреля 1825 года

Вечером этого дня император нетерпеливо прохаживался в кабинете по мягким коврам и дольше обычного останавливал взгляд на Петропавловской крепости в большом окне. Три близких и по-своему дорогих лица приглашены к нему перед тем, как он примет судьбоносные решения.

Дверь распахнулась, и князь Александр Николаевич Голицын быстро вошел, семеня короткими ножками. Этому человеку император доверял больше, чем самому себе, и в беседах с ним никогда не разделял, с кем он говорит: с другом-«духовником» или государственным деятелем.

Александр нетерпеливо прервал обычные жесты и слова вежливости:

– Меня ждут, Голицын, давай накоротке.

– Ваше величество, во имя нашей многолетней дружбы! Неспокойно мне смотреть на нынешнее… Вы один в бушующем море… Эти безумцы, государь, берут большую смелость! Мой долг – предупредить!..

Александр нетерпеливым жестом останавливает эмоциональную речь князя и, усаживая его в кресло, мягко и тихо возражает:

– Твоего племянника я видел среди них. Племянники в моду вошли – и герцог Вюртермбергский опять у нас и шепчется с maman. Не надо… Мне ли, князь, не знать об опасностях. Поверь: каждый понесет заслуженное наказание… в том числе и я, конечно… по-христиански если рассудить.

– Да-да, государь, мы только в начале испытаний внутренних…

Голицын озадаченно помолчал. Нечто совершенно новое уловил опытный царедворец в словах державного друга: «опасности», «заслуженное наказание»… И тон твердый! Племянника-оболтуса упомянул, хоть раньше никого из молодых фрондирующих не замечал как будто…