Тысячелетняя ночь

Мерный топот затих с последними солнечными лучами. Они были красны, эти лучи и, угасая, освещали ручьи текущей по земле крови. Из рыцарей пострадали только двое: один был убит проскользнувшей сквозь щель забрала стрелой, другой — сброшен споткнувшимся о трупы конём. Стонущим в темноте некому было помочь. Выполнить роль «санитаров» готовились затаившиеся неподалёку голодные ощетинившиеся волки, и раненые, в смертной тоске распростёртые на земле, понимали, о чём говорил отдалённый унылый вой…

Оруженосцы и слуги, не принимавшие участия в битве, теперь хлопотали у входа в ущелье, расставляя палатки и готовя столы. Каждый из рыцарей жаждал промыть запылённое горло вином, каждый для подкрепления сил и бодрости нуждался в большом количестве свинины и мясных пирогов. Богатые и знатные рыцари шли на войну с целым обозом: слуги, провизия, запасные кони и оружие, палатки и ковры. Кое-где уже раздавались весёлые шутки и смех, домашние певцы, находившиеся при обозе, спешно готовились звонкой песней прославить подвиги щедрых господ…

А в дальних углах ущелья ветер, ударяясь о скалы, перекликался с нетерпеливым воем волков, и летела по Шотландии весть о великом поражении, о горе, смерти и жажде мщения.

— Подтяни-ка повязку потуже, Стив. Да не бойся, не заплачу. Последний раз плакал, когда стащил в монастырском саду яблоки и спрягал в штаны, а святой отец келарь меня словил, яблоки вытряхнул и крапивы напихал и бежать так заставил, да ещё через стену перелезать. Жгло очень. А больше того — обидно было.

— Самую смерть перешутишь ты, Филь, — с упрёком отозвался другой лучник, высокий и черноволосый, но тут же невольно улыбнулся. Голова его была обвязана пропитанной кровью тряпкой но он держался бодро и старательно накладывал повязку из свежих листьев на сочившуюся кровью рубленую рану на руке товарища. Огонь небольшого костра освещал ещё фигуры двух других лучников и оружие, сложенное тут же под рукой.

— Готово, — продолжал Филь. — Эх, не обидно было бы от шотландцев такой подарочек получить в честном бою, а то ведь английский рыцарь да ещё нарочно погнался за мной!

Сидевший у костра Роберт молча повернулся к говорившим. Каштановые волосы вились над высоким его лбом, синие глаза смотрели по-прежнему прямо и открыто. Но годы странствований и горя не прошли для него бесследно: мальчик стал мужчиной.

— За мной тоже гнался рыцарь, — промолвил он, — пустил коня на меня и мне пришлось… в правый глаз попал ему, а конь проскакал мимо.

Роберт встал и выпрямился. Теперь стало видно, что он уже сравнялся ростом с товарищами, которые, похоже, привыкли уважать его и слушаться.

— Братья, — сказал он. — Я сам не знаю, что делается в моей душе. Мы пришли в Шотландию биться за английскую честь. Так говорили все, и нам казалось, что это правильно. Но я так и не понял: почему для чести Англии нужно убивать шотландцев? А сегодня рыцари не постеснялись напасть и на нас — английских лучников и копейщиков, наша кровь лилась на позор Англии. Идёте ли биться дальше?

Наступило тягостное молчание. Вокруг сиявших огнями рыцарских палаток светились два ряда костров: уцелевшие лучники и копейщики готовили скудный ужин. Милостивый граф Гленсборо, дабы они забыли не совсем «удобную» рыцарскую атаку, велел выкатить для них несколько бочек вина из собственных запасов. Это оказало своё действие и кое-где у соседних костров уже начинались шумные разговоры и песни, дико мешавшиеся со стонами раненых в безлунной непроглядной темноте.

Четвёртый из лучников, до сих пор не принимавший участия в разговоре, нагнулся над огнём и длинной, чисто оструганной палочкой помешал кипевшую на нём похлёбку. Добродушное лицо Джиля-трактирщика было мрачно и озабочено, шнуровка изодранной куртки удерживала на его груди повязку, из-под которой расползалось подсыхающее кровяное пятно. Видно было, что во время этой бойни всем четверым пришлось нелегко.

— Вы слышали, — нерешительно заговорил Джиль, — о чём после битвы трубили герольды? Граф Гленсборо обещал всем, кто бился сегодня («И сохранил свою шкуру», — вставил неугомонный Филь)… Всем, кто бился сегодня, — повторил Джиль и, отбросив палочку, повернулся от костра, — полное прощение всех грехов, кто бы чего ни натворил. Домой он может вернуться, и никто не смеет преследовать его… — Джиль умолк, вглядываясь в лица товарищей, но никто из них не отозвался, все с преувеличенным вниманием смотрели в огонь. Вдруг сырой можжевельник вспыхнул и рассыпался тысячью искр, клубы едкого дыма заставили лучников, задыхаясь и кашляя, отскочить от костра. Молчание было нарушено. Роберт протянул руку и положил её на плечо Джиля.

— Дружище, — сказал он дрогнувшим голосом, — знаю, что эти годы болело у тебя на душе. Нас не хотел ты бросить, потому что нам не было возврата. А теперь… тётушка Марта заждалась тебя и старый дом тебя манит.

— Манит, — со вздохом согласился Джиль. — Так уж манит, ребята. Резня, кровь, а зачем это всё? Или моя старуха не заплачет, если мне снимут голову?