Тысячеликий герой

27. The Wooing of Emer (см.: tr. by Kuno Meyer in E.Hull, op.cit., pp.57–84).

28. Parsons, op.cit., p. 194.

29. Cm: Firdausi, Shah — Nameh, tr. by Janes Atkinson (London and New York, 1886), p.7.

Корни персидской мифологии уходят к общей индо — европейской основе, которая распространилась из Арало — Каспийских степей в Индию и Иран, а также в Европу. Основные божества Авесты — самых ранних священных писаний персов — очень близко соответствуют таковым самых ранних индусских текстов. Но в новых регионах распространения образовавшиеся две ветви формировались уже под совершенно различным влиянием: ведическая традиция постепенно подчинялась воздействию индийских дравидов, а персидская — шумеро — вавилонской традиции.

В начале I тысячелетия до Р.Х. персидская вера была коренным образом пересмотрена пророком Заратуштрой (Зороастром) в соответствии со строгим дуализмом принципов добра и зла, света и тьмы, ангелов и дьяволов. Этот перелом глубоко повлиял не только на персидское, но и на подчиненные иудейские верования, а через них (столетия спустя) — на христианство. Произошел радикальный отход от более распространенных мифологических интерпретаций добра и зла как следствий, проистекающих от единого источника бытия, который будучи выше любых противоположностей, объединяет их в себе.

В 642 г.н. э. Персию наводнили фанатические приверженцы Магомета. Тех, кто не принимал новой веры, убивали. Оставшиеся в живых нашли прибежище в Индии, где они сохранились по настоящее, время как парсы («персы») Бомбея. Однако примерно три столетия спустя произошла магоме — тано — персидская литературная «Реставрация». Великими именами этого периода являются: Фирдоуси (940 — 1020?), Омар Хайям (?—123?), Низами (1140–1203), Джалаледдин Руми (1207–1273), Саади (1184? — 1291), Хафиз (?—1389?) и Джами (1414–1492). Шах — наме Фирдоуси («Эпос Царей») является пересказом в простой и возвышенной повествовательной стихотворной форме истории древней Персии до магометанского господства.

30. Opler, op.cit., pp.133–134.

31. См.: Nivedita and Coomaraswamy, op.cit., pp.236–237.

32. Coomaraswamy, Hinduism and Buddhism, pp.6–7.

33. От Матфея, 10:34–37.

34. Бхагавад — гита, 18:51–53.

35. Антифоны монахинь при их освящении как Невест Иисуса; из Католического Архиерейского Обрядника. См.: The Soul Afire, pp.289–292.

36. Ginzberg, op.cit., Vol.1, pp.305–306.

37. Wilhelm Stekel, Die Sprache des Traumes, № 421. Смерть здесь появляется, как отмечает доктор Штекель, в четырех символах: старый скрипач, косоглазый скрипач, старуха и молодой крестьянин (крестьянин является Сеятелем и Жнецом).

38. Bernardino de Sahagun, Historia General de las Cosas de Nueva Espana (Mexico, 1829), Lib.III, Cap.xii — xiv.

39. Thomas A.Joyce, Mexican Archaeology (London, 1914), p.46.

40. «Tain bo Regamna», ed. by Stokes and Windisch, Irische Texte (zweite Serie, Heft.2; Leipzig, 1887), pp.241–254. См. также: Hull, op.cit., pp.103–107.

41. Parsons, op.cit., pp.194–195.

42. Tathagata: «достигший или пребывающий (gata) в таком состоянии (tatha)», то есть, Просветленный, Будда.

43. Buddhism in Translations (Harvard Oriental Series, 3), Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1896, pp.95 — 110.

Сравните со стадиями космической эманации, ее.260–263.

ГЛАВА IV. РАСТВОРЕНИЕ

1. Конец микрокосма

Могущественный герой, обладающий удивительными силами — способный одним пальцем поднять гору и преисполненный устрашающей вселенской славы — это каждый из нас: не наша физическая самость, видимая в зеркале, а царь внутри нас. Кришна провозглашает: «Я есть Параматма, о Арджуна, пребывающая в сердцах всех живых существ, Я — их начало, середина и конец». [1] Именно в этом заключается суть молитв за умерших, в момент растворения личности — индивид должен теперь вернуться к своему первоначальному знанию созидающего мир бога, который, покуда длилась жизнь индивида, отражался в его сердце.

«Когда истощается это [тело], истощается от старости или болезни, то подобно тому, как освобождается от уз [плод] манго, или удумбары, или пиппалы, так и этот пуруша, освободившись от этих членов, снова спешит, как он шел [назад] к месту [новой] жизни.

Подобно тому как надзиратели, судьи, возницы, деревенские старосты поджидают приходящего царя с едой, питьем, ночлегом, [говоря]: ‘Вот приходит Брахман, вот он приближается! Вот приходит Брахман, вот он приближается!’»[2].

Эта идея уже провозглашалась в Погребальных текстах древнего Египта, где умерший поет о себе как о едином с Богом: