Тысячеликий герой

Она также есть смерть всего смертного. Весь цикл существования свершается под ее властью, от рождения, через юность, зрелость и старость, к могиле. Она является и лоном и могилой: свиньей, пожирающей свой опорос. Таким образом, она объединяет «доброе» и «злое», являя собой две формы сохранившегося в памяти образа матери, и не только собственной матери человека, но и вселенской матери. Верующий должен рассматривать и одну и другую с равным беспристрастием. Развивая такое отношение, человек очищает свой дух от своих инфантильных сантиментов и обид, и его ум открывается непостижимому присутствию, которое существует в первую очередь не как «добро» или «зло» с точки зрения его детского комфорта, его благополучия и невзгод, но как закон и образ сущности бытия.

Великий индуистский мистик прошлого столетия Рамакришна (1836–1886) был священником во вновь возведенном храме в честь Космической Матери в Дакшинесваре, пригороде Калькутты. Скульптурное изображение богини в храме представляло ее в двух ее аспектах одновременно, ужасном и милосердном. Ее четыре руки представляют символы ее вселенской силы: верхняя левая рука угрожающе воздета с окровавленной саблей, нижняя — держит за волосы отрубленную человеческую голову; верхняя правая рука поднята в жесте «не бойся», нижняя — простерта в даровании благ. На шее у нее ожерелье из человеческих голов; ее юбка — кольцо из человеческих рук; ее длинный язык высунут в готовности лизать кровь. Она представляет собой Космическую Силу, всеединство вселенной, гармонию всех пар противоположностей, удивительным образом сочетающую в себе ужас абсолютного разрушения с безличным, но все же материнским утешением. Как само изменение, река времени, поток жизни, богиня одновременно создает, сохраняет и уничтожает. Ее имя — Кали, Черная; ее титул — Проводник через Океан Бытия [159].

Однажды в тихий полдень Рамакришна увидел прекрасную женщину, вышедшую из Ганга и идущую к роще, где он медитировал. Он понял, что она вот — вот должна родить. Через мгновение ребенок появился на свет, и женщина начала нежно качать его. Но вскоре облик ее стал ужасен, она схватила младенца своими, теперь страшными, челюстями и раздавила его. Проглотив его, она снова вошла в Ганг и исчезла [160].

Лишь гений, способный к высочайшему пониманию, может вынести всю полноту откровения возвышенности этой богини. Для более ограниченных людей она приглушает свой блеск и являет себя в образах, достойных их неразвитых сил. Увидеть ее в полном блеске было бы невыносимо для любого духовно неподготовленного человека: свидетельством чему является несчастный случай с сильным и молодым мужчиной, Актеоном. Он не был святым, а был охотником, не готовым к откровению образа, который следует созерцать без обычных человеческих (то есть инфантильных) оттенков и подтекстов желания, удивления и страха.

Женщина, на образном языке мифологии, представляет всеобщность того, что может быть познано. Герой — это тот, кто приходит, дабы познать. По мере того, как он продвигается вперед в постепенной интуиции, которая составляет его жизнь, образ богини претерпевает для него ряд преображений: она никогда не может быть величественнее, чем он сам, хотя всегда может обещать большее, чем он способен на данный момент постичь. Она манит, она направляет, она наставляет его разорвать свои путы. И, если он способен соответствовать ее сущности, то он и она, познающий и познаваемая, будут свободны от всех ограничений. Женщина является проводником к возвышенному кульминационному моменту чувственной авантюры. Несовершенный взор низводит ее до низшего состояния; злой взор невежества превращает в банальность и безобразие. Но взор понимания восстанавливает ее в ее величии. Герой, который может принять ее такой, как она есть, без излишнего смятения, но с той сердечностью и твердостью, которых она требует, — потенциальный Царь, воплощенный бог ее сотворенного мира.