Тысячи лиц Бэнтэн

Господин Накодо слегка скривился, потом опустил грустные очи долу.

– Я всегда завидовал способности иностранцев прямо выражать свои мысли.

– Я не хотел…

– Пожалуйста, не извиняйтесь. Искренность – это привилегия, которой мы, японцы, обладаем слишком редко. Но, господин Чака, боюсь, вы не понимаете. Моя дочь исчезла.

Вот оно, после всех хождений вокруг да около. Я все равно не въезжал, каким боком имею к этому отношение, но выпытывать не собирался. Когда возьмешь интервью у стольких людей, узнаешь, что чем меньше просишь, тем больше тебе дадут.

– Это случилось вчера, – сказал Накодо. – Я послал водителя забрать дочь из ее квартиры в Минами-Аояма, но Миюки там не оказалось. Потом, примерно в пять часов пополудни, как мне сообщили, у нес случился тяжелый эпилептический припадок в заведении, известном как «Патинко счастливой Бэнтэн». Зал рядом со станцией Уэно. В отчете говорится, что мужчина по имени Билли Чака позвонил в «скорую». Машина из больницы Токийского университета приехала через несколько минут. Медики положили мою дочь на носилки. Но не успели они дойти до машины, как Миюки проснулась. Команда «скорой» сказала, что, едва они вынесли Миюки на улицу, она просто развязалась, спрыгнула с носилок и убежала. С тех пор ее никто не видел.

– Это была ваша дочь?

– Была. И есть. Миюки, моя дочь.

Я вспомнил, как Миюки лежала, а шарики патинко медленно катились по полу. Вокруг стояли шмели, девушка спала, Гомбэй с менеджером таращились на ее нижнее белье. И конечно, я вспомнил ее родинку.

– Вы видели этот ее припадок, правильно?

– Точно, – подтвердил я.

– Понятно, – протянул он, со вздохом кивая. – Скажите, с ней был еще кто-нибудь?

– Я никого не видел. Она сидела одна.

– Вы уверены? Я кивнул.

– Это подтверждает отчет моих людей, – сказал он. – И все же я надеялся, что вы видели с ней кого-нибудь до ее исчезновения.

– Что конкретно вы подразумеваете под «исчезновением»?

Накодо уставился на собственные пальцы.

– Она просто испарилась после инцидента в зале патинко. Бесследно, как говорится. Без единой зацепки. С тех пор ее нет.

– Но это было меньше суток назад.

– Тем не менее я беспокоюсь.

По-моему, парень держит дочурку на коротком поводке. Я бы понял, отчего он на ушах бегает, если бы девочке было пятнадцать или шестнадцать, но ей двадцать лет. По-моему, девочка не слишком жаждет вернуться к папочке. Побывав в доме Накодо, не могу ее винить.

– Это судороги вас так беспокоят? – спросил я.

– Отчасти. У нее нет врожденной склонности к эпилепсии и никогда не было судорог. Могу только догадываться, почему у нее случился приступ.

– А вы загляните в какой-нибудь зал патинко.

– Все же судороги – лишь один штрих в целом тревожной картины. Я беспокоюсь о ее безопасности и здоровье.

– А причины для этого есть?

– Причина в том, что я – ее отец, господин Чака.

– Господин Накодо, – начал я. – Вам это наверняка придется не по вкусу. Но я тут послушал все, что вы мне рассказали, и мне кажется, что ваша дочка не исчезла. Может, она просто дала деру.

Он задумался над моими словами или сделал вид, затем покачал головой.

– А может, дело в мальчике, – добавил я.

– У нее нет бойфренда. Мои люди уверили меня в этом.

– Тогда, значит, что-то вы темните. Вы сказали, что она уже попадала в переплет. Вот с этого места поподробнее можете?

Секунду он глядел мне в глаза, потом снова опустил взгляд. Зуб даю, что-то в вашей жизни не так, если вам нужны «люди», чтоб выяснить, есть ли у вашей дочери дружок. Накодо потряс головой, словно думал о том же. Он было заговорил, умолк, снова заговорил:

– Возможно, вы правы. Наверное, я слишком тороплюсь с выводами. Как многие родители. Уверен, Миюки может о себе позаботиться. Как вы говорите, ей девятнадцать…

– Двадцать.

Накодо глянул на меня озадаченно.

– Вы сказали, ей двадцать лет.

– Ах да, – ответил он. – Ив самом деле. Ей исполнилось двадцать пару месяцев назад. Видите, что со мной делают эти волнения. Я вдруг почувствовал себя ужасно глупо, что потревожил вас своими семейными проблемами. Слушаю себя и понимаю, что превратился в старую мямлю.

Не успел я вежливо возразить – дескать, он всего лишь кажется мямлей средних лет, – как Накодо уже встал, обошел стол и протянул мне руку:

– Господин Чака, простите за беспокойство. Я очень надеюсь, что вы меня понимаете.

Я ничего не понимал, но, вероятно, такое можно понять, только когда у тебя есть девятнадцати– или двадцатилетняя дочь. В общем, я встал и потряс ему руку, улыбаясь так, будто в мире самое важное – это Накодо с его хлопотами.

– Кстати, мне сказали, что вы пишете для журнала.

– Я журналист, – сказал я. – Журнал «Молодежь Азии».

– Признаю, что не имел удовольствия читать его.

– Он для молодежи. Для подростков.

– О? Должно быть, увлекательная работа.

Судя по его тону, он считал мою работу такой же увлекательной, как налоговый кодекс. Хотя, с другой стороны, он, видать, из тех, кто тащится от налогового кодекса. По-любому сцена скоренько превращалась в подобие тех свиданий, когда вы оба знаете, что поцелуя на ночь не будет, а вот симпатичная прощальная реплика никак не придумывается.