Тысячи лиц Бэнтэн

Напоследок в статье говорилось, что совсем недавно была седьмая годовщина смерти Айко Симато, она же Лайм, которая пела в дуэте вместе с Гомбэем. Выяснилось, что эта годовщина пришлась аккурат на тот день, когда я встречался с Гомбэем в «Патинко счастливой Бэнтэн», – жаль, что я раньше не сообразил. Выполни я домашнюю работу, был бы немного чутче и подождал бы с интервью по крайней мере до следующего дня. А значит, я не стал бы свидетелем припадка Миюки, а если бы не я, думаю, и Гомбэй припадка бы не заметил. А значит, не спер бы идола и, скорее всего, но сей день торчал бы перед каким-нибудь автоматом патинко. Но такие мысли могут далеко завести. Мир безнадежно сложен, и все факты узнаешь, когда уже слишком поздно. Я старался делать то, что считал правильным, а больше ничего сделать и нельзя.

Кое-кто из журналистов пронюхал, что я последним взял интервью у Гомбэя, и предложил купить у меня статью, но плевать мне было, сколько корзин с апельсинами они присылали – а именно их всегда присылали; я заявил, что придется им прочесть интервью в следующем номере «Молодежи Азии». Это сработало, потому что отзвонилась Сара и заявила, что, хотя я упустил свой рейс и не уложился в сроки, в Кливленде меня все равно будет ждать работа. Дело в том, что японская пресса так упорно названивала в офис «Молодежи Азии», что пришлось им превратить заметку о Гомбэе на триста пятьдесят слов для цикла «Павшие звезды» в очерк на семь тысяч слов. Тот же, кто предложит за нее больше всего денег, потом выпустит статью в Японии. Еще удивительнее было то, что Саpa по правде сказала «до свидания», прежде чем повесить трубку. К тому времени, как я оправился от шока настолько, чтобы ответить тем же, она уже отключилась.

Мне пора было браться за ум и за ручку с бумагой, чтобы писать про Гомбэя, но самое смешное – даже после всего, что случилось, я мало что мог рассказать про этого чувака. Гомбэй любил патинко, водились у него кое-какие забавные мыслишки насчет удачи, был он отчасти клептоман и не вовремя стырил не ту штуку, по ходу дела причинив много вреда куче людей. Сколько слов вышло?

Инспектор Арадзиро навестил меня еще разок. Объявился он посреди ночи, и текло с него, как с потопшей крысы. Он рассказал мне, что наконец обнаружили Кудзи-му. Нашел его управляющий гостиницы в Кёбаси. Мужик делал обход и заметил, что кто-то взломал запечатанный номер в подвале. Внутри нашли труп Кудзимы, и из-за четырех деталей этого дела у Араздиро разыгрался ишиас.

Первое: при вскрытии в легких Кудзимы обнаружили воду, то есть он, видимо, утонул, а потом его каким-то образом перевезли через весь город и сунули в пустой гостиничный номер. Второе: судя по записям камер слежения, в то время, когда это произошло, в гостиницу никто не заходил и из нее не выходил. Третье: запечатанный номер взломали изнутри, а не снаружи. И четвертое: гостиница была та самая, где остановился я, – отель «Лазурный», и Арадзиро это бесило, хотя он сам не мог сказать почему.

Рассказав мне все это, он показал мне фотографию с места преступления. Труп Кудзимы осел на низком деревянном столике, который стоял меж двух изукрашенных напольных подушек, обернутых в пластик. На другом конце номера виднелась полуоткрытая дверь, и я узнал комнату, в которой побывал во время своего двенадцатичасового припадка. Потерев налитые кровью глаза, Арадзиро спросил, что я обо всем этом думаю. Я ответил, что у меня в запасе только отстойные теории и недоделанные идеи, и все они непростые, а в девяти случаях из десяти простой ответ – верный ответ. Так что, если только Арадзиро не решит нарисоваться в редакции в Кливленде, чтобы посоветовать, о каких новых кремах от прыщей мне сочинить заметку, я оставлю расследование ему и прочим копам.

Добрых десять минут Арадзиро сверлил меня взглядом, потом изобразил усмешку на толстой роже и напомнил мне о своей грядущей пенсии. А потом вразвалочку прошелся по комнате, сунул в уголок рта сигарету и щелкнул выключателем, оставив меня в темноте, наедине с шумом дождя.

То была последняя ночь, что я провел в одиночестве, потому что на следующий день у меня появилась соседка. После обеда явился адмирал «Морж» Хидэки, по-прежнему одетый в свой модный китель, и принес с собой корзинку апельсинов и маленький аквариум с моей подружкой из «Сада Осьминога». Я извинился за все неприятности, что причинил отелю «Лазурный», но Морж уверял, что извиняться следует ему. Забавно – он так и не смог толком объяснить, за что же ему надо извиняться. Я надавил, и Морж выдал туманные заявления о том, что он, возможно, не то чтобы все рассказал мне о гостинице, особенно о портрете Бэндзайтэн в подвале и о нежеланных гостях, которых эта картина подчас привлекает. Когда я спросил, не о Человеке ли в Белом и трех его прихвостнях он говорит, Морж просто заявил, что политика гостиницы запрещает ему обсуждать сверхъестественные явления.

– Сверхъестественные? – переспросил я.