Читаем У полностью

У

А затем я пойду домой и попытаюсь поспать, но из-за разницы времени от ритма организма осталась одна видимость, и ощущение такое, что он уже никогда не придет в норму. Едва поспав часа три-четыре, я проснусь среди ночи, сна ни в одном глазу, а единственное спасение — пойти, погулять в парке рядом с моим домом. А в парке густо повалит снег, ложась на белую пелену, уже покрывшую землю, и на детскую горку с лесенками и перекладинами, и на фонтан, и вот, бродя по дорожкам, я встречу там Мартина, который живет поблизости и ему тоже не спится. Мы с ним постоим, светя друг на друга карманными фонариками, по привычке захваченными с собой (от этой привычки нам еще долго будет не избавиться), и Мартин спросит меня, как дела, а я скажу, что вот что-то не спится, но это ничего — приятно, мол, видеть наконец что-то холодное — снег, и тогда я спрошу его то же самое, и он тоже ответит, что и у него все в порядке. А затем появится Эгиль. И Эвен, и Ким. Мы все живем по соседству. И мы светим друг на друга фонариками. А там подойдут и Ингве, и Руар. И мы постоим в парке с фонариками в руках. И с карманными ножами. В этом парке, который отчасти тоже остров, окруженный со всех сторон улицами и перекрестками со светофорами, где, переходя улицу, нужно сперва посмотреть направо и налево, — в мире, похожем на близорукую старушку, которую нужно под руку переводить через дорогу, в мире, в котором нам всем не спится, каждый из нас встал и отправился на ближайший остров, один и тот же остров… Ну а если хорошенько подумать, то и каждый человек тоже остров. Во всяком случае, такая мысль правомерна. И мы поговорим о том о сем и склонимся к выводу, что надо ко всему присмотреться и хорошенько поразмыслить на досуге. И мы решим присматриваться. Это станет нашим присловьем.

И когда мы захотим разойтись по домам, возьмет слово Эгиль и скажет, что он извиняется за то, как вел себя в последние дни на острове, и раз уж мы все тут, ему хочется сказать, как он всех нас любит. Всех вместе и по отдельности. Особенно по отдельности. И в его интонации и едва заметной улыбке, в его словах мы почувствуем отстраненность. Отстраненность, проглядывающую смутно, но все же достаточно ощутимо. Пожалуй, мы посчитаем ее иронией. Но это не очевидная форма иронии. Она непохожа на привычную. Она очень деликатная и не выражает смысла, противоположного тому, что сказано словами. Эгиль говорит нам, что любит нас, но оставляет повод и для другого истолкования. Совершенно другого. Такого, которое не заключено в самих словах и о котором никто не знает, откуда оно взялось. Высказывание Эгиля заключает в себе оттенки, далеко выходящие за обычные рамки. Я невольно улыбнусь, мне вдруг сделается жарко, и я почувствую озабоченность, не понимая, к чему бы это. Я уверен, когда-нибудь будущие социологи, психологи, литературоведы и кто там еще есть во всем тщательно разберутся и разложат все по полочкам. Ну а нам только остается принимать все как есть и не волноваться.

Через сто лет об этом все будет известно. Тогда станет понятно, кто же мы такие.

Спасибо Туру Хейердалу, Клубу путешественников, Национальному географическому обществу, Даниэлю Й. Боорстину, Магне Рисе, «Таио-Шиппинг», Роджеру с Атиу, Мии-Матуа Уильямсу, Туэну Рио, Нере, «Хельспорт», «Реал Турмат» и газете «Дагбладет».

Спасибо Осе и Карлу Эйрик, которых я не знаю как и благодарить, и Алисе, и Эвену, Эгилю, Киму, Ингве, Мартину и Руару, которые великодушно отдали себя в мое распоряжение как в реальной жизни, так и в литературном вымысле.

<p>Указатель</p>

абсолютизм

Аваруа

авиационная катастрофа

адвокат, по-настоящему хороший

«Адидас»

административные органы

адреналин

азот

Аитутаки

академия художеств

акула