У-3

Но слухи, как утверждает молва, никогда не бывают правдивыми. Это касается и слухов о престарелой даме, которая с утра до вечера бродила среди своих кошечек в широком капоте и туфлях на высоком каблуке, с розочкой на мысках. Каким-то таинственным образом хозяйка дома все же явно состояла в родстве с богатейшим семейством Хюсэен из Бергена. Каждое лето ее навещала красивая, симпатичная и очень бергенская фру Хюсэен, и несколько дождливых июльских недель две-три анахронические девчурки бегали с кошками в заросшем саду. Шляпные ленты, косички, плиссированные юбочки, голые посиневшие коленки, большие глаза на бледных личиках и английские слова с бергенским акцентом в промозглом воздухе. Шелест тюля на далекой веранде. Однако саму хозяйку дома никто из ныне здравствующих не видел, если не считать начальствующих лиц, а кто же верит начальству. И не было ни у кого знакомых, которые могли бы похвастаться, что лично ее лицезрели. В представлении людей она существовала лишь как выведенная дрожащей рукой подпись на счетах за свет и отопление, как заложница, следящая за тем, чтобы на блюдечках богемского фарфора на полу во всех комнатах не переводились лучшие рыбные консервы и свежее молоко для четвероногих жильцов.

К тому же у нее была фамилия до такой степени напичканная феодальными и центральноевропейскими стечениями согласных вроде sz, и хс, и sch, и pbrz, что ни выговорить, ни поверить в такое невозможно. В конце концов она сделала из всего этого самый естественный вывод. Совершила самое аристократическое деяние. Она не умерла. Она вымерла. Никакие наследники не предъявили своих претензий. Поговаривали о каких-то немыслимых условиях в завещании. Чтобы все стояло на своих местах. Чтобы все оставалось так, как было всегда. На вечные времена. Симпатичная фру Хюсэен из Бергена нанесла прощальный визит вместе с девчушками из прошлого столетия. Они нисколько не изменились и не подросли. Явились такими, какими были всегда. Они вполне отвечали условиям завещания. Время было не властно над ними. И это придало особенную прочность образу, который запечатлелся в памяти Алфика.

Потом они уехали. Остались только несчастные кошечки, которые долго бродили по дому на легких лапках, хвост торчком, изливая горе и жалобу на отсутствие пищи на своем режущем слух родном языке. Тем временем дом поступил в распоряжение местных властей для вселения нуждающихся в жилплощади. Похвальный образец социальной справедливости. Первые нуждающиеся уже стояли у ворот со своими пожитками — и обнаружили, что дом пуст. Кошечки успели его покинуть, возвратясь к природе и приступив к новому существованию в качестве простых, невзыскательных лесных четвероногих. Однако пахучая память о них хранилась в стенах, потолках и полах еще долго после того, как хозяйка обратилась в пепел, над которым свершили христианский обряд, и первые нуждающиеся благополучно разместились в доме. Она не выветрилась еще и тогда, когда Констанца, и Авг., и маленький Алфик Хеллот, жертвы жилищного кризиса, существовавшего и до опустошений мировой войны, явились в дом, принюхиваясь, поднялись со своим скарбом по скрипучей винтовой лестнице мимо нашей двери и заняли отведенные им две комнаты.

Откуда они пришли?

Известно, что начало всякой жизни — в океане, но Констанца побывала также в глухом горном селении, где она родилась и выросла. Зато Авг. Хеллот явился прямо с моря и ступил на землю по примеру наших далеких общих предков. Мысленно вижу, как Авг. Хеллот, словно некая доисторическая амфибия, поднимается из того, что в те времена еще называлось народными глубинами, и, ступив на сушу в каком-нибудь далеком, изобилующем пороками портовом городе с бездной ждущих вмешательства недостатков, входит в политику, в историю, с льнущей к ногам, подобно ручному псу, тощей морской котомкой, которая составляет все его имущество.

Но сейчас они уже разобрали котомку Авг. Хеллота и расписной сундучок с приданым Констанцы и расположились этажом выше нас. Картинки на стене, цветы на подоконнике, ноги под собственным столом.

Вокруг стола: Констанца, Алф и Авг. Хеллот. Плюс Марвель Осс. Я стою на лестнице за дверью. Слышу их разговор. Больше того: я их вижу. Через два слоя зеленой краски, деревянную стену со звукоизоляцией и обои в крупный цветок вижу, как они сидят за кухонным столом в бывшей спальне вымершей двоюродной бабки из династии Хюсэен. Со временем я кое-как разобрался в этом явлении, но в тот первый раз зрелище четверых людей за цветастыми обоями меня малость озадачило, я бы даже сказал — напугало, хотя, по существу, я не увидел ничего примечательного, напротив — это была самая обыкновенная будничная семейная картина, где первым рот открыл гость, Марвель Осс. И спросил:

— Видали когда-нибудь десять тысяч крон?

— Видали? Или имели?

— Видали. Собственными глазами.

— Случалось — на расстоянии тысячи метров.

— Тогда глядите!

И Марвель Осс, открыв бумажник, отсчитывает:

— Тысяча. Две тысячи, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять тысяч крон!