У алтаря

Молодой граф повиновался, затаив в глубине души еще большую злобу против ненавистного монаха. События последних дней не были тайной для Оттфрида, и он прекрасно понимал, что внезапная поездка отца в горы имела целью предупредить Бруно о грозящей ему опасности. Граф, очевидно, хотел сообщить своему воспитаннику, до какой степени настоятель монастыря сердит на него, и дать ему советы, как действовать.

Одного не мог постичь Оттфрид: для чего отцу понадобилось, чтобы он сопровождал его в этой поездке, и почему он так настойчиво требовал, чтобы молодые люди помирились именно теперь, тогда как они были в ссоре уже несколько месяцев. К ненависти, испытываемой Оттфридом к монаху, присоединилась еще и обида на отца. Для того чтобы поговорить с Бруно, он почти прогнал в его присутствии своего родного сына. Само собой разумеется, что после этого отец Бенедикт будет позволять себе еще больше! Не понимал молодой граф и почему отец не может заставить повиноваться себе человека, обязанного ему всем своим благополучием. Он, требовавший от Оттфрида слепого послушания, пасовал перед упрямством какого-то сына служителя! И невольно в голове Оттфрида снова возникла мысль, что между его отцом и Бруно существуют какие-то загадочные отношения, но он не мог представить себе, в чем тут дело.

Отец Бенедикт стоял перед графом с мрачным, спокойным лицом, совершенно равнодушный к участию, которое принимал в нем его покровитель.

— Бруно, скажи, ради Бога, что ты наделал? — скорбно воскликнул граф, когда Оттфрид отошел от них на довольно большое расстояние.

— Я отвечу сам за свои поступки! — холодно ответил молодой монах. — Во всяком случае, только настоятель монастыря имеет право требовать у меня отчета. И только с ним я буду вести разговор по этому поводу.

Дерзкий ответ вызвал гнев графа, но он тут же уступил место другому, более глубокому чувству.

— Так-то ты благодаришь меня за все мои заботы о тебе, — с горечью проговорил Ранек. — Я никогда не пользовался твоим расположением, но в последнее время ты прямо-таки враждебно отворачиваешься от меня.

Отец Бенедикт опустил глаза. Этот упрек всегда вызывал в нем чувство стыда за свою неблагодарность, но он никак не мог ощутить симпатию к графу, хотя прекрасно сознавал, как много тот сделал для него.

— Я сам знаю, что недостаточно ценю вашу доброту ко мне, я на самом деле неблагодарен; простите и перестаньте заботиться обо мне!

Эти слова, сказанные кротким голосом, погасили последнюю искру гнева графа.

— Перестать заботиться! — повторил он. — Да знаешь ли ты, какая опасность теперь тебе угрожает? Как ты отважился произнести такую проповедь? Следовало подумать, сообразить, какие последствия она вызовет, какие проклятия посыплются на твою голову!

— Если бы я мог заранее обдумать все, то, вероятно, вообще не произнес бы никакой проповеди, — мрачно сказал Бруно. — Хотя я и плохой монах, но отлично знаю, что обязан подчиняться своему духовному начальству и говорить лишь то, что придется ему по вкусу. Когда же я увидел вокруг себя этих бедных людей, которые со слепой верой склонились передо мной, то невольно подумал, что, может быть, сотни детей, подобно мне, будут обречены на жизнь в монастыре, принесены ему в жертву своими родителями. И я не мог не сказать им, что они заблуждаются, что счастье человека и служение Богу зависит не от монастырей и духовенства... Вот в чем заключалась моя проповедь... Уже произнося эти слова с кафедры, я сообразил, что поступаю наперекор своему духовному начальству...

— Если бы хоть ты произнес свою речь не при таком стечении богомольцев, — сказал граф, — и это произошло бы в сельской церкви, последствия не были бы так тяжелы для тебя. Богомольцы, стекающиеся к часовне целыми селами, разнесут твои слова в самые дальние углы нашей местности; такого подрыва католической церкви мой брат не простит тебе никогда.

— Я это знаю! — спокойно заметил Бенедикт.

— Отчего ты никогда не говорил мне, что ненавидишь профессию, которая была предназначена для тебя? — спросил граф. — Если бы ты сказал мне, что не хочешь быть священником, я ни за что не отдал бы тебя в монастырь, несмотря на все уговоры брата. Я был уверен, что ты сам стремишься быть монахом.

— Если бы я раньше знал то, что знаю теперь, никакая сила не заставила бы меня поступить в монастырь, — с горькой улыбкой ответил Бруно. — Вы забываете, что я с детства воспитывался в духовной семинарии, где все было устроено так, чтобы у воспитанников не оставалось ни одной свободной минуты для размышлений. Они, закрыв глаза, идут туда, куда ведет их рука воспитателя, не имея права ни взглянуть вперед, ни оглянуться назад. Только после поступления в монастырь у меня появилось время кое-что сообразить. Мои глаза открылись, но было уже слишком поздно.

— Не станем говорить о том, что было и остается непоправимым, — с глубоким вздохом проговорил граф, — подумаем лучше о настоящем. Оно далеко не радостно. Тебя требуют обратно в монастырь?

— Да.

— И ты поедешь?

— Конечно! Ведь этого требует мой настоятель.