У ангела болели зубы : лирическая проза

Любопытно, но я почти ничего не помню из тех трех дней… Кроме последнего вечера, когда Сашка напросился проводить меня на работу.

О чем мы тогда говорили с ним?.. Нет, я не помню даже намека на смысл нашего очередного спора. И была просто отвратительная погода!.. Конец ноября — то снежный, то дождливо мокрый — плодил лужи и порождал тьму прямо из земли. В конце концов, мокрый, тяжелый снег пересилил дождь.

Сашка шел рядом. Если бы я не придерживал его за руку, он шагал прямо по лужами… На его высокий, раздраженный голос оглядывались редкие прохожие.

Потом я остановился и сказал:

— Сашка, мы пришли.

Сашка удивленно посмотрел мне в лицо и спросил:

— А где твой храм?

Я улыбнулся и сказал:

— Ты уже стоишь перед ним. Пойдешь со мной?..

Сашка испугано смотрел на купол православного храма едва видимый во тьме. Он помрачнел, попятился и отрицательно покачал головой.

— Ты хотя бы согреешься, а потом я немного провожу тебя…

— Нет!..

Это «нет» прозвучало как выкрик.

— Как хочешь…

Толстая фигура Сашки была похожа на мокрого снеговика. И я ушел…

А через пять минут я стоял в правом притворе храма и смотрел в окно… Фонарь во дворе освещал киоск напротив, маленькую площадку перед ним и ворота на половину их высоты. Шел сильный снег. Ажурные, кованные ворота, облепленные снегом, серебрились черно-белыми, фантастическими бликами.

Я пил горячий чай из термоса и смотрел на фигуру Сашки. Он все еще стоял там, за воротами…

«Вот дурак! — подумал я. — Ну, и стой, если хочешь…»

Я усмехнулся.

Сашка не уходил… Я видел, как он тронул рукой ворота, видел его руку, но не видел скрытого темной лица.

Мне нравится удивительная церковная, ночная тишина. Она обрывает все, и даже самые жгучие желания, мысли и чувства. Ничто так не спасало мне как эти ночи, даже когда они становились мучительно длинными и бессонными.

Бог прекращает игру?..

Да, это так… Бог прекращает любую игру, какой бы азартной она не была. Потому что нельзя стоять перед Богом и прокручивать в голове бесконечные варианты своего или чужого прошлого и будущего. В храме нет ощущения времени. Бог выше времени, и Он прекращает игру.

Я смотрел и смотрел на Сашку… Он не уходил. Темная фигура «снеговика» за воротами почти не двигалась.

И я снова усмехнулся.

Нет, я не злился… Я не мог злиться. Но я снова повторил про себя: «Дурак же ты, Сашка!..»

Потом я вдруг понял, что если буду смотреть на Сашку и дальше, то не выдержу, выйду на улицу и попытаюсь затащить его в храм силой. Но это невозможно… Нет! Этого просто не нужно делать с Сашкой по кличке «БогаНет».

Я сказал про себя: «Уходи!»

И Сашка ушел.

Утром он уехал домой… Сашка не дождался меня. А Наташка, улыбаясь, долго рассказывала мне, каким вернулся Сашка. Он был таким мокрым и несчастным, что Наташка тут же накричала на него. Моя жена уложила его спать в кабинете, укрыла двумя одеялами и принесла кружку горячего чая.

Но Сашка не перестал быть несчастным… Он пил чай, смотрел в пол и молчал. Я не сомневаюсь, что моя жена говорила без умолку, но, наверное, Сашка ее просто не слышал. Потом он лег и отвернулся к стене…

— Он водил по обоям пальцем, а потом принялся отрывать их по кусочкам. Иди посмотри! — Наташка рассмеялась. — Ребенок… Нет! Толстое и глупое дитяти.

Потом Наташка сказала, что когда она уходила, Сашка все-таки подал голос. Он жалобно попросил не тушить свет в коридоре и оставить дверь открытой.

— Темноты боится!.. И он долго не спал. Я слышала, как он ходил по коридору, как открывал входную дверь на кошачьи вопли Джеймса, а потом он, по-моему, споткнулся о стул…

Утром Сашка попытался написать мне записку, но порвал ее.

Я выслушал жену молча и когда она замолчала, спросил:

— Это все?..

Наташка пожала плечами:

— Да… Но Сашка, кажется, заболел. Утром у него было красное лицо и хриплый голос… — жена немного подумала и добавила. — А еще он плакал ночью…

7

Теперь я слушаю стук вагонных колес и думаю о Сашке… Я улыбаюсь и мое раздражение давно, бесследно прошло.

Я люблю Сашку… Но это чувство почти невыразимо! Я не могу описать его словами: это и жалость, и теплая нежность… Это и стремление простить ему все — все до последней капельки! — и почти мгновенное раздражение на любое его замечание.

Сашка — нелеп!.. Он словно выложенная из кубиков фигура — почти бесформенная, почти фантастическая — которая вот-вот должна рухнуть… Но что-то держит кубики вместе. Даже не кубики — саму Сашкину жизнь. Какая-то незримая, удивительно добрая — в тысячи, в миллионы раз добрейшая меня! — сила хранит Сашку в своих теплых ладонях.

«Иудой меня обозвал, балбес, — я улыбаюсь своим мыслям, — а за что?!..»

Я снова вспоминаю, как смотрел на Сашку, когда он стоял там, за церковными воротами.

Я снова улыбаюсь своим мыслям и думаю: Господи, дай мне сна, пожалуйста!.. Я устал и завтра у меня очень много дел. Да, я виноват перед Сашкой. Но не тем, что там, в церкви я молча смотрел на него и не тем, что не попытался затащить его в церковь силой, а тем, что ни разу не молился за него… Ни разу!

Я открываю глаза и смотрю на тьму перед собой.

Ни разу!..

Мне становится холодно.