У черта на куличках

Ваня выворачивает руки к небу, набирая целые горсти клокочущей воды, подносит сочащуюся чашу к губам и жадно глотает дождь.

– Господи! Да ты что, совсем дурачок? Простудишься! Забирайся в дом!

– Сколько можно повторять, чтобы ты не ходил под ливень вот так! Ну посмотри только, на кого ты похож! – ругается Рита, заслонившая весь свет своим бесконечным халатом с огромными цветами, что вспыхивают на линялом хлопке, как бледные ладони в сумерках, отзываясь на каждое движение. – Скажи мне, кто должен тебя лечить, когда ты опять заболеешь? – дикие рыжие волосы, в царапинах седины, парят над ее белым тоскливым лицом вместе с регистровым хриплым голосом.

– Да переоденусь я щас, че ты? – обещает Ваня и попадает босыми ногами в грязные крошки от сброшенных мокрых ботинок, вытирает пятки о штанины и тянет со спины майку, оголяя хребет с белыми пятнами выступивших косточек и голубыми – впадинок, тут же покрывшихся мурашками.

Дрожь катается по тощему тельцу, прокалывая кожу иглами. Густая снежная масса, как свежесваренный творог, безвольно отекает в пальцах. Рита вырывает из рук мокрую майку и уносит в ванную.

– Что мне теперь прикажешь – пол этим за тобой затирать? – ворчит она, закручивая тряпку над раковиной, и та на раз выплакивается в ее тугой хватке. – Ничего не бережешь.

Ване совсем не хочется спорить, и он молча стягивает джинсы. Рита, высунувшись из ванной, возвращает майку.

– Вытри ноги!

Он вытирает.

Она бросает и майку, и джинсы в таз и присыпает пригоршней порошка. Кран обрушивает сверху струю горячей воды, пена вскипает над ними, как облако.

Ваня делает шаг в сторону своей комнаты, но Рита, почуяв этот рывок, приказывает: «Стоять!» – и, быстро замесив стирку, стаскивает с веревки огромное полотенце.

– Да я сам, что ты, ей-богу, – ворчит Ваня.

Рита протряхивает его внутри махрового кокона, как бы продолжая ругать, затем выпускает полотенце и возвращается к веревке, сдергивает чистые рубашку и спортивки – с дырками на локте и колене. Ваня с комком белья, воткнутым ему в грудь, одевается на ходу, быстро застегнув все пуговицы, и задумчиво проводит ладонью по выпуклым бугоркам на груди.

– Поставь чайник и выпей горячего! – кричит Рита, выполаскивая одежду.

– Так ведь не зима же! – сердито вздыхает Ваня.

– И побыстрее!

Он сидит на табуретке за кухонным столом, покрасневшие ноги по щиколотку погружены в таз с горячей водой – ногти стали какими-то мутно-прозрачными, а самые кончики распарились и побелели; Ваня, свесив голову в кольцо сложенных на стол рук, смотрит на свои разомлевшие пальцы, слабо очерченные неясной дымкой. Тяжелый удар молота руки и посуды заставляет его подскочить. Рита обрушивает на стол чашку, полную курящегося свежим дымком душистого чая. Ваня заглядывает внутрь: черные обломки сохлых щепочек медленно опускаются на дно и окрашивают воду, в которой слепым пятном отражается потолочная лампочка. Ваня спешит, и первый глоток жжет ему небо, он сплевывает горячий сгусток обратно в чашку и ощупывает кончиком языка припухшие бугорки за зубами, а после дует на воду – рябь искажает круг света. Он берет ложку и, отмерив сахар, ссыпает твердый снег в жидкость – крупинки летят на стол; вторую же ложку затапливает в почерневшей воде и начинает размешивать – темные мурены чаинок и белые тающие точки сладости поднимаются со дна, скорбно вальсируя.

– Да перестань так брякать, у меня от тебя голова кругом, – просит Рита сквозь зубы, отмечая каждый слог качанием во рту незажженной сигареты.

Она сгибается и прикуривает от горящей конфорки, долго затягивается, а когда выдыхает, сигарета повисает у нее на губе и, кажется, вот-вот упадет.

Рита снимает с плиты чайник, подносит его к Ване и к тазу, предупреждая:

– Осторожнее, кипяток!

– Да ты мне уже сварила их!

Ваня выворачивается со стула и выпрыгивает из круга Риты и таза прочь в свою комнату, оставляя на полу мерцающие следы.

В комнате он падает на кровать, прямо на смятые простыни, закидывает ноги на взгорья одеяла – с потолка тянется тонкая нить паутины, слабо покачиваясь, как слюна призрака. Ваня дует на нее – паутина плывет. Он подскакивает на матрасе и срывает с потолка штрих липкой невесомости, тут же съежившийся в руках в тугую форму. Ваня крутит плотный комочек в пальцах (недоумевая, как это воздух, из которого тот, казалось, состоит, сделался таким плотным и некрасивым), смотрит на потолок – тончайший, спряденный из густого тумана волосок остается струиться у самой побелки.

Он валится обратно на простыни – кровать, подпертая стопкой книг, накреняется набок, он съезжает вместе с ней на пол.

– Черт!

Ваня открывает глаза, вырвавшись из тяжелого морока, который вдруг отпускает его, позволяя наконец вынырнуть из темноты. Сон отлетает от тела, как лист от ветки, оборвавшись так резко, будто его и не было никогда. И ночи не было. Закрыл глаза, открыл – утро. И трудное тягостное пробуждение, наступившее как-то вскользь – в одно мгновение. Словно это всего лишь обман, фокус. Отвернулся и все пропустил – проморгал.