У черта на посылках, 2009

У меня возникло странное чувство, что вся эта бурная деятельность, развитая Кибиткиным, преследовала одну цель – держать меня все время на виду, не давая свободно перемещаться по дому. Не могу сказать, что я имела четкие представления о работе личного секретаря, но у меня были глаза и мозги. Этого оказалось достаточно, чтобы понять: мы здесь уже который день занимаемся никому не нужной ерундой, проще говоря, делаем вид, что работаем, вместо того, чтобы действительно заниматься работой. Для чего-то я была нужна Кибиткину, но только не в качестве секретаря. От того, что я не могла понять его истинных намерений, мне было очень беспокойно и тревожно. Направляясь сюда, я рассчитывала, прикрываясь работой, провести собственную игру и найти ответы на интересующие меня вопросы. И что же? Я не продвинулась ни на шаг, если не считать неприятного открытия, что со мной тоже во что-то играют, а я не понимаю правил этой игры. Только бы продержаться до субботы. Осталось всего полтора дня и я буду свободна. Я отчетливо понимала, что, выбравшись отсюда, я, вне зависимости от полученных результатов, ни за какие коврижки не вернусь в этот странный и опасный дом. Он действительно казался мне опасным. Я чувствовала, как то-то сгущается вокруг, что-то назревает, грозя поглотить и меня. И сопротивляться этому чувству становилось все труднее.

Когда за окном почти стемнело, Кибиткин с облегчением объявил, что работа окончена и, быстро кивнув, выбежал из кабинета. У меня был план. Сегодняшней ночью я собиралась побродить по дому, дождавшись, пока все уснут. Я не забыла о пропавших девушках-секретаршах, которых почему-то никто не искал. Мое распаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой. Запертая дверь в нижнем коридоре не давала мне покоя. Конечно, лучше бы проникнуть туда днем, но Кибиткин весь день не спускал с меня глаз, так что оставалась только ночь. От одной мысли о предстоящей ночной экскурсии у меня мурашки бегали по коже. Что, если меня застукает экономка? Бр-р-р. Кстати, что-то ее сегодня совсем не видно. Даже странно, что она не заглянула позлорадствовать на мои мучения, организованные с ее подачи.

Время текло ужасно медленно. За окном быстро стемнело, но я намеревалась выждать, по крайней мере, до одиннадцати, а стрелка будто приклеилась в цифре девять. К тому же от долгого сидения за компьютером у меня сильно устали глаза и здорово клонило в сон. Чтобы отогнать навязчивое желание положить голову на подушку и закрыть глаза хотя бы на минутку, я попыталась читать, но книга, прихваченная с собой из дома и казавшаяся еще недавно такой интересной, сейчас, будто нарочно, еще больше склонял меня ко сну. Так, в непримиримой борьбе прошло еще полтора часа. Половина одиннадцатого. Ну что же, придется начать пораньше. Я уже давно прислушивалась, в доме было тихо. Может, они все уснули?

Переобувшись в удобные, мягкие тапочки, и выбрав одежду потемнее, я сунула в карман маленький фонарик и подошла к зеркалу. В целом все было в порядке. Вот только волосы. Длинные и светлые, они мозолил глаза, и могли выдать меня, привлекая внимание. Единственное, что пришло мне в голову, это собрать их в тугой пучок на затылке. Хорошо бы еще черную шапочку натянуть, как у спецназовцев (в этом проклятом доме любые предосторожности не кажутся излишними), но у меня такой не оказалось.

Ступая на цыпочках, как вор-домушник, я выбралась в коридор и, поминутно замирая, прокралась к ведущей на первый этаж лестнице. Пока все было тихо, нигде не слышно было шагов, скрипа отворяемых дверей, впрочем, что это я, в этом доме все дверные петли были тщательно смазанными. Так или иначе, я ничего подозрительного не слышала и решила, что путь свободен. Спустившись в холл, я повернула было налево, как вдруг из-за двери, ведущей в правое крыло, послышался приглушенный голос. Он был едва слышен, но мне показалось, что говоривший был сильно раздражен. Естественно, мне стало любопытно, тем более, что я узнала голос писателя. Мне захотелось узнать поподробнее, что же его так разозлило. До сих пор он выглядел вполне безмятежным товарищем, не способным на раздражение.

В общем, я повернула не налево, как собиралась, а направо, скользнула в коридор и сразу увидела пробивающуюся из-под двери одной из комнат полоску тусклого света. Именно из этой комнаты доносился голос Кибиткина. Спрятавшись за антикварной тумбочкой, на которой стояла декоративная ваза с искусственными белыми лилиями, я услышала:

– Вы ничего не докажете!

Так и есть, Кибиткин просто в ярости. Но было в его голосе и кое-что еще. Мне показалось, что это был с трудом сдерживаемый страх. Уже не впервые я застаю писателя в таком состоянии. Чего же он так боится? Можно только догадываться.

– Я вам не верю. – Продолжал тем временем Кибиткин. Судя по паузам, во время которых предполагалось, что я услышу голос его собеседника, в то время как я ровным счетом ничего не слышала, писатель беседовал с кем-то по телефону. Как раз в эту минуту он заорал так, что у меня заложило уши: