У черта на посылках, 2009

Несмотря на весь ужас пережитого, Майя довольно быстро оправилась, разве что вздрагивала иногда от резких звуков за спиной, да выглядела немного бледной. Меня после смерти экономки по ночам никто больше не беспокоил, что только подтвердило мои предположения относительно того, кто именно ломился той ночью в спальню. Зачем Инне Теодоровне так хотелось добраться до меня, я так и не поняла, ну не убить же она меня хотела, в самом деле. На такое даже она не способна, по-моему, тем более, что по большому счету, я ей ничего такого не сделала. Получить объяснения на этот счет было не от кого, как я уже говорила, добраться до Кибиткина было затруднительно, а остальные вряд ли могли быть в курсе.

Мое расследование зашло в тупик. Я подозревала, что если кто и совершал преступления – я имею в виду таинственное исчезновение секретарей писателя, – то это как раз экономка, но она была мертва и рассказать ничего не могла. Оставался еще таинственный телефонный собеседник Кибиткина, прознавший о чьей-то смерти, но его личность и вовсе опознанию не поддавалась, ведь я даже голоса его не слышала. Не лучше обстояли дела и со смертью Нели. Кто ее убил? И почему? Совершенно не ясно. То есть у меня не было ни единой ниточки, настолько прочной, чтобы за нее можно было потянуть. Оставалось только наблюдать и надеяться, что произойдет хоть что-нибудь, что сможет навести меня на след.

Ну, я и наблюдала, насколько позволяли способности, по возможности стараясь, чтобы мое внимание к окружающим не слишком бросалось в глаза.

Со всей съемочной группой у меня сложились ровные дружеские отношения. Исключение составляли только двое. Во-первых, Галицкая, которая невзлюбила меня с самого начала и не упускала случая сотворить какую-нибудь мелкую пакость. Я старалась по возможности не обращать на нее внимания, но потихоньку ее поведение начинало меня раздражать. Во-вторых – Гордеев. Его исключительность была совсем иного рода. Он явно проявлял ко мне интерес. О тайнах Березовой Рощи больше не заговаривал, но внимание проявлял явно повышенное. Кроме Галицкой это внимание никого особенно не задевало. Даже Анжелика старательно делала вид, что ничего не замечает. Возможно, причиной ее сдержанности стали участившиеся визиты ее покровителя, в котором я, столкнувшись с ним однажды нос к носу, узнала…заместителя министра…короче, очень крупную шишку. Майя поведала мне о его романтических ухаживаниях за Ликой еще во времена ее работы в ТЮЗе, где она играла зайчиков во втором составе. Это было что-то. Майя хохотала, описывая исходивших завистью коллег Лики, когда после спектакля, во время которого наша «прима» пару раз легким скоком пересекала сцену, потряхивая длинными розовыми ушами, в общую гримерку доставляли корзины цветов. И это в то самое время, когда исполнительнице главной роли приходилось довольствоваться десятком дохленьких тюльпанов. Труппа дружно скрипела зубами от зависти, да и самой Анжелике подобное повышенное внимание доставляло радости. А поклонник все не унимался. Очередной его финт поверг в шок не только театр юного зрителя, но и весь город. Это произошло, когда по всему городу появились гигантские щиты с красноречивой надписью: «Любимая». Лика потребовала немедленно снять это безобразие, но не тут-то было. Пылкий любовник уперся, что называется, рогом, и плакаты провисели до самой весны. Теперь, организовав любимой звездный дебют, зам. Министра отчаянно заскучал и мотался в Березовую Рощу едва ли не каждый день, совершая с Ликой долгие вечерние прогулки по лесу, подальше от посторонних глаз.

За несколько последних дней я успела привыкнуть к странностям киношников, и почти перестали чему-либо удивляться. Например, меня нисколько не шокировало, когда утром Гордеев подошел ко мне и пригласил поужинать с ним сегодня вечером. При этом он был в полном гриме своего персонажа, представляющему собой полуразложившееся, источающее мерзкую жижу тело, сквозь которое местами проглядывали голые кости. По поводу грима у Гордеева с Кругловым шла вечная война. Саша пытался придать своему внешнему облику более приемлемый вид, объясняя это тем, что не хочет, чтобы половина зрительской аудитории после просмотра отправилась прямиком в психиатрическую клинику. Кроме того, огромное количество грима, который накладывали в течение трех часов (а потом столько же смывали), у Гордеева началась аллергия, кожа зудела, актеру приходилось пить супрастин буквально горстями. В конце концов грим несколько упростили, что спасло Сашу по крайней мере от хронического кожного заболевания.