У черты заката. Ступи за ограду

Да, вот это был прыжок! Такое можно увидеть только на родео[38] — с той разницей, что там всадник обычно остается в седле. И что испугало эту Бониту — неизвестно. То ли птица выпорхнула из маторраля, то ли блеснул на повороте осколок бутылки…

Как бы там ни было — благодарение небу, что она еще приземлилась так удачно. Могло быть куда хуже! Узкая дорога, почти тропинка, заросла травой — видно, по ней не ездят с тех пор, как по ту сторону гребня проложили новое шоссе. Беатрис похолодела, представив себя лежащей здесь со сломанной ногой, — сколько прошло бы времени, пока ее хватились бы и стали разыскивать? Да и не так просто здесь найти…

Она испуганно перекрестилась и, подняв голову, увидела высоко над собой решетчатую серебристую мачту и четыре нити, пересекающие ущелье. Небо было бездонным и синим, сильно провисшие провода раскачивались от ветра, но здесь — внизу — стояла знойная тишина и терпко пахло разогретой солнцем зеленью. Мирно позвякивала уздечка Бониты, внизу журчала вода. Подумать только, что упади она иначе, ударься головой — и все это могло погаснуть для нее навеки…

Беатрис глубоко, с благодарностью, вздохнула и ощупала нагрудный карман ковбойки. Блокнот и вечное перо были на месте. А стек сломался, и правая перчатка лопнула на ладони — совсем новая перчатка, как жаль! Запястье побаливает, наверное, опухнет, и бедро тоже ноет, но не сильно. Морщась, Беатрис поднялась на ноги, подобрала блеснувшие в траве солнцезащитные очки и, прихрамывая, направилась к лошади.

— Ну, знаешь, этого я от тебя не ожидала, — сердито сказала она, схватив повод и шлепнув Бониту по потемневшей от пота шее. Кобылка норовисто вскинула головой, косясь на нее большим лиловым глазом. — Тихо! Чудовище ты, а не лошадь, я еще тебе верила…

Привязав повод к искривленному суку дикой яблони, Беатрис стащила перчатки, сунула их в карман бриджей и стала осторожно спускаться к ручью, раздвигая заросли. Она вдруг спохватилась — а часы? — и поднесла к уху левое запястье. Нет, часы, к счастью, шли, было всего два с четвертью. Почта работает до шести, времени еще много.

Ручей был узеньким, его можно было перепрыгнуть с разбегу, но чуть ниже, заваленный крупными обомшелыми валунами, он разлился и образовал крошечное озерцо шириною метров в пять-шесть. Осторожно перебираясь с камня на камень — кожаные подошвы скользили, — Беатрис добралась до озерца и присела на широкий плоский валун, опустив в воду правую руку. Камень был горячий от солнца, а вода холодная, но не очень — не так, как в горных речках Неукена, на юге. Зато такая же чистая, совершенно хрустальная. На дне озерца — Беатрис на глаз определила его глубину, пожалуй будет по пояс, — в причудливой игре солнечных извивающихся пятен словно шевелились чистые, отшлифованные водой голыши, крупные и помельче. В таких бот пятнах можно увидеть что хочешь — это так же, как когда зимой долго смотришь в горящий камин. Там, если повезет, можно увидеть даже саламандру. Несомненно, и здесь, в воде, можно увидеть что-нибудь такое же интересное. Например, крошечных дриад или тритонов. Ей очень захотелось вдруг увидеть тритона или дриаду, она даже вздохнула от нетерпения. Впрочем, руку из воды пришлось убрать — от холода она сразу онемела.

Посидев немного и чувствуя, что жаркое солнце и ровное журчание воды, крошечными водопадами пробивающейся из озерца между камнями, начинают наводить на нее дремоту, Беатрис встряхнулась и вытащила из кармана перо и блокнот. Но писать было трудно — ни одно слово не приходило сейчас на ум. Только звон стрекоз и журчание маленьких водопадов, только горячее солнце и запах воды и обомшелого камня. Глупо было не взять купальный костюм — лучшего места не найдешь. И так пустынно, по дороге никто не ездит…

Она расстегнула ковбойку и растянулась на широком камне, подложив руки под голову. А запястье почти уже не болит, — видно, помогла холодная ванна. Да, выкупаться бы сейчас… Как жжет солнце, через очки, через плотно зажмуренные веки — все равно перед закрытыми глазами все красно. Так всегда на пляже, когда лежишь на спине. А потом перевернешься на живот, и еще разроешь для лица ямку в песке, чтобы было прохладно, — и перед глазами сразу такой мрак, синий-синий. Очень приятно. А потом — в воду, прямо в обрушивающиеся на тебя волны прибоя…

Беатрис вздохнула и, сев на своем каменном ложе, стащила сапоги с узкими голенищами, сняла носки. Смеясь от удовольствия, она поболтала ногами в воде, искушение овладевало ею все сильнее. В самом деле — совершенно заброшенная ложбинка, шоссе проходит по ту сторону гребня. И потом, если бы кто-нибудь и появился поблизости — невероятный случай, но допустим, — то все равно она услышит издали: через этот маторраль на цыпочках не проберешься…