У черты заката. Ступи за ограду

— Вот я и дома, — сказала она, перестав улыбаться. Она протянула руку вверх, сорвала веточку глицинии и потрогала шершавый и еще горячий от дневного солнца камень воротного столба. Там, наверху, сидело забавное животное — очевидно, лев по замыслу строителей, но вид у него был добродушный, и Беатрис всегда считала его просто собакой. Она представила себе, как эта каменная собака сидит сейчас там в темноте и скалит зубы, посмеиваясь над странным свиданием…

— Спокойной ночи, Ян, — сказала Беатрис, сделав усилие, чтобы голос звучал весело. — Я вас сегодня так задержала…

Он поднес к губам ее руку и, поцеловав, не отпустил, а прижал вдруг ладонью к своей щеке и замер, опустив голову. Совершенно растерявшись, Беатрис слабо шевельнула пальцами и попросила едва слышно:

— Пустите, Ян… Не нужно…

Он обнял ее и прижал к себе — она даже не сопротивлялась теперь, — и они простояли так несколько секунд, может быть минуту.

— Беатриче… — шепнул Гейм.

Она открыла глаза, увидела над собой его лицо и снова быстро зажмурилась, откинув голову. Медленно и осторожно, словно боясь разбудить спящую, он коснулся губами ее щеки.

Беатрис вздрогнула от этого прикосновения, будто и в самом деле была внезапно разбужена. Потом она с неожиданной силой вырвалась из его рук и отшатнулась, прижавшись спиной к решетке. Гейм тотчас же покорно отступил.

Беатрис молча смотрела на него с закушенными губами, то ли ожидая каких-то слов, то ли не находя их в себе. Но он ничего не говорил. Она протянула руку за спину, нашарила запор калитки. Тягуче проскрипели ржавые петли, потом калитка лязгнула и захлопнулась, и каблучки Беатрис застучали по плитам дорожки, все быстрее и быстрее.

Вбежав в темный холл, она заперла за собою дверь и, не включая света, прошла в умывальную. Вода в кране была, как всегда вечером, тепловатой; умывание не успокоило и не освежило. Вытирая лицо, Беатрис отвернулась от зеркала, чтобы не встретиться глазами с собственным отражением. Ей не хотелось ни видеть себя в эту минуту, ни думать о том, что произошло минуту назад; ей хотелось сейчас одного — погрузить лицо в ледяную горную речку, чтобы погас этот позорный огонь на щеках, чтобы онеметь, чтобы ничего не чувствовать… Она снова открыла кран, вывинтив его до отказа, струя била в раковину и брызги летели во все стороны, но вода не становилась холоднее. Беатрис стояла у стены, прижавшись щекой к кафелю, и плакала навзрыд, содрогаясь от страха и отвращения к себе.

Потом она поднялась наверх и заказала междугородный разговор. Линии были свободны, ее соединили с Тандилем почти сразу. Через минуту в трубке послышалось перепуганное «ола!» тетки Мерседес.

— Это я, тетя, — сказала Беатрис. — Ты меня слышишь?

— Дора, ради всех святых! Что случилось?

— Ровно ничего, тетя. Во-первых, я хотела пожелать тебе счастливого Нового года…

— Ты с ума сошла — звонить в полночь, будить весь дом, чтобы пожелать счастливого Нового года! Знаешь, моя милая, жаль, что ты сейчас не тут рядом, я бы тебе прописала за такое поздравление!

— Дело не только в поздравлении, тетя Мерседес. Я хочу, чтобы ты приехала ко мне пожить несколько дней. Ты меня слышишь?

— Слышу, но не понимаю. Зачем приехать? Ты что — заболела?

— Нет, я здорова, то есть, ну как сказать… Я просто хочу тебя видеть, понимаешь? Мне очень нужно, чтобы ты приехала, тетя!

— Да ты действительно рехнулась, друг мой! Как это я могу приехать, если мне не на кого оставить дом? Впрочем, ты же не знаешь главного — у меня опять новая служанка! Вообрази, последняя тоже оказалась…

— Да что ты мне рассказываешь всякую чушь! — вспыхнула Беатрис. — Мне нужно, чтобы ты завтра же была здесь!

— Знаешь, Дора, научись сначала быть вежливой со старшими, — величественно заявила тетка. — Боюсь, что мне придется коснуться этого вопроса в ближайшем письме твоему отцу.

Линия разъединилась. «Старая дура!» — прошептала Беатрис в отчаянии и слепом бешенстве, со всего размаха швырнув трубку.

Утром она решила, что ничего не произошло и самый простой выход — не видеть больше этого Гейма и, уж разумеется, не думать о нем. Первую половину дня она провела согласно этой программе, но после обеда, сидя в гостиной сеньоры Санчес Итурбе де Олабарриа, сообразила вдруг, что, в сущности, и не перестает думать об «этом Гейме». Ей опять стало тошно от какой-то непонятной тоски и страха, как вчера ночью.

Она повернула голову и увидела свое отражение в зеркальной двери — строго одетая сеньорита сидела в золоченом креслице Луи XV на фоне какого-то блеклого гобелена, такая скромная, так безупречно воспитанная — залюбуешься. Кто бы сказал, что несколько часов назад она позволяла обнимать себя на улице, как горничная, едва дождавшаяся свидания со своим почтальоном…