У черты заката. Ступи за ограду

— Надо полагать — привычкой! Ты говоришь: «писать вещи, в которые сам не веришь». Но, дорогая моя, я ведь занимаюсь этим всю жизнь! Исключением были годы войны — до некоторой степени исключением. А все остальное время… В молодости я это делал, чтобы удержаться на месте, потом — чтобы завоевать расположение начальства, потом — чтобы укрепить его, ну и так далее. А теперь мне плевать на всех — у меня нет никакого начальства, семья обеспечена, — но привычка осталась. Осталась привычка не подходить к порученной теме со своей личной точки зрения, а оценивать все глазами читателя. Что думаешь ты сам — неважно; важно — что подумает читатель. Это даже не измена убеждениям, это просто отказ выносить их наружу. Поэтому я и буду писать этот материал о ремилитаризации Германии, хотя сам ей не сочувствую.

— Поэтому ты и не знаешь, как начать. Не так-то просто писать против своих убеждений, я думаю.

— Честно говоря, со стороны это кажется труднее, чем на самом деле, — усмехнулся Альтвангер. — Дело не в этом. Мне просто нужно ухватиться за что-то, а там дело пойдет.

Они помолчали, Альтвангер стал расспрашивать про общих знакомых.

— Со многими я уже даже не переписываюсь, — сказала миссис Флетчер. — Если не считать поздравлений к праздникам. Мы ведь живем в захолустье, Лео, не то что ты — вечный путешественник.

— Бедняжка, — сочувственно сказал Альтвангер. — Конечно, при вашей бедности не поездишь. А вы попробуйте по способу той шотландской пары, которая совершила свадебное путешествие даром. Знакомый капитан устроил их в угольном бункере.

— Ах, при чем тут деньги. Ты же знаешь Дэйвида! Он не может просидеть без дела больше десяти дней. В прошлом году я повезла его на Гавайи — причем до этого у нас месяца три были сражения каждый вечер, хотя врачи признали у него общее переутомление, и спать он уже не мог, и с язвой у него стало хуже, — и что же ты думаешь, уже через две недели пришлось вернуться, потому что у него началась просто какая-то черная меланхолия. А приехал сюда — ожил. И самое любопытное, Лео, это то, что он не всегда был таким одержимым. Ведь ты помнишь его до войны…

— Вспомнила, — проворчал проснувшийся Дэйвид. — До войны и конъюнктура была совсем другой…

— Дело не в конъюнктуре, мой милый. Дело в том, что тогда ты еще был человеком, а не бизнесменом. Нет, Лео, с таким супругом не устанешь от обилия новых впечатлений.

— Не верь ей, старик, — сказал Дэйвид. — Как можно жаловаться на скуку, если в доме постоянно кто-то толчется? Да у нас недели не проходит без какого-нибудь чертова приема!

— Да, faute de mieux,[91] — вздохнула миссис Флетчер. — Кстати, Дэйв, ты чудовищно распустил свой язык, мне то и дело приходится за тебя краснеть. Что же касается моих приемов, то ты очень ошибаешься, думая, что они так веселы. Я, если хочешь, только исполняю свой долг перед обществом.

— Любопытное понимание долга… — проворчал Дэйвид, снова закрывая глаза.

— Сочувствую, Пэм, — сказал Альтвангер. — Мне известно, что значит провинциальное общество. В основном все служащие фирмы?

— Да, в основном наши люди. Малоинтересный народ, надо сказать. Хотя среди них попадаются — изредка — и заслуживающие внимания. Есть, например, один молодой инженер, в фирме сравнительно недавно… Очень оригинальная личность. С собственными взглядами, правда ошибочными, но это объясняется молодостью, Мне понравилось, что он думает независимо, и говорит то, что думает…

— Редкое качество, — пробормотал Альтвангер, закуривая.

— О, да! Кстати, взгляды его, очевидно, более или менее совпадают с твоими — я имею в виду отношение к германской проблеме. Этот юноша тоже считает, что Рузвельт был прав, вмешавшись в европейский конфликт.

— Господи, — Альтвангер пожал плечами, — думать иначе может только тот, чье понимание политики находится приблизительно на твоем уровне.

— Благодарю, дорогой, ты сегодня так любезен.

— Но согласись, Памела…

— Послушай, Лео, мы с тобой часто спорили на эту тему, и сейчас мне не хотелось бы портить вечер, серьезно. Я тебе одно скажу: я твердо убеждена, что правильное понимание германской проблемы доступно только людям беспристрастным и, так сказать, лично в ней не заинтересованным. Видишь ли, ты — полунемец-полуеврей, у тебя не может быть к Германии беспристрастного отношения. У этого молодого человека, о котором я упомянула, во время войны погиб в Германии отец — естественно, что и он не может теперь относиться к этой проблеме спокойно и беспристрастно. Кроме того, он молод. Скоро, очевидно, он поедет в Германию, поживет там, узнает людей — я думаю, многое в его взглядах тогда изменится… Ты ведь знаешь, что мы посылаем туда наших инженеров?

— Да, Дэйв мне говорил, — рассеянно отозвался Альтвангер. Он поднялся и начал вышагивать по ковру, заложив руки в карманы и щурясь от дыма собственной сигареты. Памела Флетчер продолжала что-то говорить, но он пропускал ее слова мимо ушей.

— Слушай, Пэм, — сказал он, остановившись. — Кто, ты говоришь, этот парень с независимыми взглядами? Расскажи-ка мне о нем.