У черты заката. Ступи за ограду

— То же, что и вы, донья инфанта, путешествую. Но, боюсь, направления опять не совпадают. Вы куда — купаться?

— Разумеется. Что же еще делают люди в такую жару?

— Представьте себе — иногда работают. — Дон Хиль развел руками. — Я понимаю, вас это должно удивлять, но есть такие чудаки. Люди с извращенными вкусами, я бы сказал. Вместо того чтобы спокойно загорать на Плайя-Бристоль, они почему-то бегут работать…

— Ужасно, — сказала Беатрис. — Впрочем, ничего удивительного — более извращенного века, чем наш, не придумаешь. Вы, значит, тоже возвращаетесь в столицу из мазохистических побуждений? Бедный дон Хиль.

— Тронут вашим сочувствием, донья инфанта, но не вправе его принять. Как полноценный мужчина, свободный от пороков и извращений, я пока предпочитаю отдых работе и в столицу еду всего на два дня. Кстати, мы ведь в Мар-дель-Плата целой компанией; если вам будет скучно, присоединяйтесь. Там донья Элена со своим отпрыском и небезызвестный вам однорукий герой.

— О, и Пико с вами. Ну, как он?

— Да ничего. Левеет не по дням, а по часам. Он со своей невестой порвал, вы слышали?

— Да, он мне звонил…

Они поболтали еще о том и о другом, потом вышли наружу. Огромная, дымная от зноя пампа лежала вокруг маленького белого домика в тени пыльных деревьев, прилепившегося к самому шоссе, и синее небо с редкими неподвижными облачками — цветов национального флага «стояло над пампой, как бездонный купол. Торопливыми вереницами бежали и бежали по шоссе машины — одни направо, к столице, другие налево, к атлантическому побережью.

— Удивительная вещь, — сказала Беатрис, протирая солнцезащитные очки, — в сущности, трудно придумать более скучный пейзаж, чем у нас в провинции Буэнос-Айрес… Но если бы вы знали, как я тосковала по нему в Италии! Там на каждом шагу такие красоты, что уже через неделю чувствуешь себя, как будто объелась пирожными…

Она надела очки и посмотрела вокруг. Сильно запыленная машина стояла под навесом — длинный «кэйзер-манхэттэн» синего цвета. Воспоминание стукнуло в сердце Беатрис — она бросила взгляд на Хиля и еще раз обвела глазами площадку. Да, кроме автобуса и синего «кайзера» здесь не было ни одной машины.

— Это ваша? — спросила она, указав подбородком.

— Что вы, донья инфанта, я еще не знаменитость! Это доньи Элены — я ведь еду по ее делу, и она любезно предоставила в мое распоряжение находящееся перед вами транспортное средство…

Он явно смутился почему-то, но Беатрис было не до него. Значит, действительно — она узнала с первого взгляда. Странно, почему бы. Марка распространенная, и цвет тоже. Почему именно эта?

Она подошла к навесу. Пассажиры уже усаживались в автобус, но она не трогалась с места. Ей очень хотелось прикоснуться к дверце или провести пальцами по ветровому стеклу. Сесть внутрь и тронуть руль — нет. Этого она не хотела бы, это было бы… ну, этого нельзя. А просто прикоснуться…

Наверное, это смешно выглядело со стороны. Наверное, так стоит и смотрит дикарь, увидев автомобиль впервые в жизни. Ничего, ей тоже можно постоять и посмотреть минуту-другую — посмотреть на длинную синюю машину, которая едва не стала для нее заколдованным кораблем Тристана…

— Никогда не видали этой марки? — закуривая, спросил подошедший Хиль. — Странно, их ведь до черта. Нравится?

— Да, — сказала Беатрис. — Очень, дон Хиль…

Она постояла еще несколько секунд, прощаясь с призраком, который сидел за рулем. Призраки обычно злые, а этот добрый, совсем добрый, и ей было с ним не страшно, и уже даже не очень больно, а просто бесконечно грустно. Они поговорили, попрощались. Потом она пожала руку Хилю и пошла к автобусу.

Остаток пути Беатрис пролежала в своем кресле с закрытыми глазами, думая о встрече на станции — встрече со своим прошлым. Ее не оставляло странное ощущение, что она только что видела самого Джерри Бюиссонье, что это с ним она разговаривала и прощалась, теперь уже навсегда.

В первый раз за два года она думала о нем без боли, без рвущего мозг отчаяния; было только горькое сознание огромной и ничем не возместимой потери. Но разве не бесконечной цепью потерь является вся человеческая жизнь?

«Сейчас будет Кобо, почти приехали», — сказал кто-то. Беатрис привстала и отодвинула шторку. Солнце стояло уже совсем низко, на фоне пылающего предвечернего неба пампа казалась черной, подымаясь у горизонта к плоским холмам Балькарсе. Где-то там, немного севернее, лежит Тандиль — маленький сонный городок, где прошла половина ее детства, дом тетки Мерседес, прохладные полутемные комнаты с каменными полами и высокими черными дверьми, фиговое дерево в вымощенном плитками патио… Ей вспомнился разговор с Кларитой Эйкенс в брюссельском «отеле разбитых сердец». Да, детство у нее было счастливым; возможно, за это и приходится теперь платить.