У черты заката. Ступи за ограду

Придерживая у горла воротник халата, она сделала еще шаг назад, наткнулась на край кровати и села, не сводя глаз с гостя. Тот продолжал стоять у двери, словно хотел и не мог что-то выговорить.

— Беатриче, — сказал он наконец едва слышно. — Беатриче, простите меня, но…

И опять замолчал. Молчала и Беатрис. Мертвая тишина стояла в маленькой комнате, наполненной сухим зноем и запахом моря и солнца.

Потом — оба они вздрогнули — эта тишина взорвалась быстрым стуком в дверь. Выждав минуту, Тереса крикнула из коридора:

— Сеньорита Дора! Я иду, давайте бумажку!

Беатрис закрыла глаза.

— Не нужно, Тереса, — сказала она отчетливо. — Мне ничего не нужно, идите.

Было очень жарко в этой комнате, и она чувствовала, что от зноя ее кровь как бы сгустилась и пульсирует по телу с трудом, мучительно. Кровь так стучала в ушах, что ничего не было слышно, но Беатрис услышала все же, как щелкнул в двери ключ. И это было последним. После этого она не слышала ничего и ничего не видела, сидя на краю постели с накрепко зажмуренными глазами, судорожно вцепившись в ворот халатика пальцами, дрожащими от ужаса и нетерпения.

Часть III Ступи за ограду

1

По обыкновению она вышла первой. Привычный страх, унизительный, как пощечина, опалил ее, словно эти семь шагов вниз по ступенькам, до поворота на тротуар, она проходила мимо раскаленной печи. Только свернуть — и никто, увидев ее, не догадается, что минуту назад она вышла из этих дверей…

Впрочем, она шла совершенно спокойно своей быстрой, легкой, чуть колеблющейся походкой, четко постукивая каблучками и бесстрастно глядя перед собой сквозь большие солнцезащитные поляроиды. Она всегда смеялась над этой дурацкой модой носить на глазах зеркала и никогда их не носила — именно поэтому стала носить теперь. Прическа тоже была изменена по мере возможности. Но все равно — у нее было слишком много знакомых, которые проводили сезон в Мар-дель-Плата, и каждый из них мог очутиться на этой улице, в этот самый утренний час, в эту минуту…

Знакомое стрекотание мотороллера догнало ее за углом, на середине следующего квартала. Не оглянувшись, Беатрис подошла к обочине тротуара и, когда рядом затормозила белая «ламбретта», примостилась боком на заднее седло, левой рукой взявшись за пояс Яна.

— Держишься? — спросил тот, не оборачиваясь.

— Да, поехали.

Мотороллер тронулся, ускоряя ход, вильнул влево, вправо, юркнул между машинами и помчался вместе с ними, фыркая и подпрыгивая. «До чего же нелепый вид транспорта», — подумала Беатрис, правой рукой нашаривая какую-нибудь дополнительную точку опоры позади себя.

— Где мы будем завтракать сегодня? — Ян спросил это громко, может быть, просто чтобы перекричать шум ветра и уличного движения, а может быть, и оттого, что его уже раздражало ее маниакальное нежелание появляться дважды в одном и том же месте. Беатрис, во всяком случае, восприняла его тон именно как раздраженный.

«Скоро начнутся сцены», — подумала она, а вслух сказала:

— Где хочешь. — Она выглянула из-за его плеча и прищурилась. — Что это там впереди, кажется «Мартона»? Вот и прекрасно.

Ян снова вырулил к тротуару и затормозил. Беатрис соскочила с седла и торопливо, не глядя по сторонам, вошла в дверь молочной. Внутри было чисто и прохладно — кафель и белый мрамор — и вкусно пахло свежим сливочным маслом; все это почему-то напомнило ей детство. Но тут же, следом, в эту белизну и прохладу вошел Ян Гейм.

— Возьми мне молока и рогаликов, что ли, — сказала она, снимая перчатки. — Можно с джемом. Я займу тот столик, в углу.

Позавтракали они молча. Впрочем, теперь это было уже не то молчание, которое так хорошо получалось у них месяц назад там, в Буэнос-Айресе.

— Ты не хочешь съездить на Пунта Моготес? — спросил наконец Ян. — Говорят, там пляж совсем пустой.

— Можно, — не сразу отозвалась Беатрис. — Только не сейчас, я должна побывать у себя в отеле. Воображаю, что думает обо мне хозяйка…

Ян посмотрел на нее удивленно:

— Тебя всерьез беспокоит, что думает о тебе какая-то трактирщица? Будь выше этого, Беатриче.

— О, я уже выше, — усмехнулась Беатрис, бросив на него почти ненавидящий взгляд. — Ты меня научил, мой патриций. Это правда, что римские дамы купались в присутствии рабов?

— Кажется, — лениво подтвердил Ян. — Я об этом где-то читал. У Светония, что ли.

— Вот видишь. Единственное, что мне теперь остается, это пройтись нагишом по Рамбле, с великолепным патрицианским презрением к тому, что обо мне подумают. Кстати, я ведь до сих пор толком не знаю, что думаешь обо мне ты, mi fiel amador[95]. Если не как о человеке — на это я не претендую, — то хотя бы как о любовнице. А? — Она весело смотрела на Яна, ожидая ответа.

Тот промолчал.

— Говорите же, Дон Хуан Тенорио[96], — продолжала Беатрис. — У вас ведь есть опыт, судя по всему… И есть с кем сравнивать. Так что же?

Ян, сидевший с опущенной головой, поднял на нее глаза, и Беатрис не поняла, чего в них больше — тоски или обыкновенной скуки.

— Хочешь ссориться, Беатриче?