У Червленого яра

Теперь редеть стали переяславские, все чаще предпочитая отступать в тень своего корабля.

— Отходим! — понял безнадежность положения малой вожак.

Сеча сразу остановилась. Вороножские не стали преследовать противника, давая уйти. Переяславские вои навалились на нос ладьи, выталкивая ее из песка. Более молодые и легкие влезли на борт, выбрасывая для остальных веревочные сходни. Подхватив убитых и раненых, Глебовы дружинники отчалили восвояси.

— Еще увидимся, — зловеще прокричал малой вожак именно Миронегу.

— Мало наваляли? Так возвращайтесь, — проорал им Петрила. — Ну, теперь и помирать спокойно можно, — улыбнулся он щербатым ртом, — а то стыдно было бы пред Богом предстать, зная, что тебе какой-то бортник навалял.

— С чего это ты помирать собрался? — усмехнулся Миронег, обмывая меч речной водицей.

— Да уж отбегался.

Петрила оторвал руку от бока, из пробитой в брони прорехи потекла темная кровь. Петрила последний раз криво улыбнулся и рухнул в Савалу. Его вои кинулись поднимать вожака.

— Отошел, — осенил себя распятьем Милята.

У вороножских горе, а Миронегу следует думать о своих, верховских:

— Вот вам доля за Малую вервь, — извлек он из калиты серебряную палочку, более не дам, мы уж переяславским уплатили, а выше вервей нет, пусто. Обратно плывите.

— Да не надобно, — смущаясь отодвинул подношение Милята.

Воцарилось молчание, вои растерянно смотрели на мертвое тело Петрилы.

— Ну, чего стоите-то? — видя, что никто не двигается, принялся распоряжаться Миронег, — мертвых сбирайте, на лодью сносите, да костры разводить живей, сушиться надобно, — указал он на луг противоположного берега.

Вои сразу засуетились, подчинившись приказам незнакомого ратного.

— Кто у вас главный-то теперь?

— Да кто ж его знает, — развел руками Милята, — Петрила один гридь княжий был, остальные из молодшей дружины. Кмети все при Ингваре в Вороноже остались.

— С женой нас до Большой верви подвезете? — решился попросить Миронег.

— Чего ж не подвезти, подкинем, — согласно махнул Милята. — А где ж твоя?

— Дощаник дайте, на лодью ее свезу, чтоб ноги не мочила.

Выпросив лодку, Миронег погреб к камышам. Там было тихо, словно никого и не было. «Ну, не сбежала же она?» — пронеслась тревожная мысль.

— Эй, птаха, ты где? — тихо позвал муж.

Из зарослей выглянуло бледное личико жены.

— Ну, давай, запрыгивай, — протянул ей руку Миронег, — нас до Большой верви довезут.

Услада неловко забралась в лодку, глянула блестящими очами на Миронега и, повиснув у него на шее, зарыдала.

— Ну, ты чего, все ж обошлось? — растерянно начал утешать ее Миронег, гладя по плечу. — Ну, не мог я не ввязаться. А так мы ворогов наших отогнали, теперь спокойно можно дальше идти, на пятки никто не станет наступать. Хорошо же?

— Хорошо, — всхлипнула Услада. — А ежели б тебя убили, как того, главного у них?

— Не должны были.

— Я за бортника смиренного замуж выходила, а ты буяном оказался, — потрепала Услада мокрые волосы Миронега.

— Так уж вышло. Поплыли к лодье?

— Боюсь я, вдруг зло нам сотворят. Много их.

— Не сотворят, помог я им крепко, да и дружок там мой. Вон тот, старый хрыч.

И Миронег взмахнул веслами.

— Ладная у тебя жена, — похвалил дядька Милята. — И детки есть?

— Нет пока, только привел.

— Ну, значит скоро народятся, — одобрительно кивнул Милята. — Сынки — на старости крепкая подмога. Моя вот мне девок народила. Зятья у меня добрые, приняли бы, а все ж не сыны, не хочется на шею к ним садиться.

— А пора б уж, не объел бы зятьев-то, — пожурил Миронег.

Вои сидели вкруг костров, протягивая озябшие руки к огню. На воткнутых в землю кольях сушились порты да свиты. Услада осталась в ладье, может, ей и страшно было сейчас среди покойников, да не вести же ее к голым мужам. Ничего, сейчас ратные обсохнут, перекусят, Миронег наберет теплой кашки и жене, да и поплывут скорее к Большой верви. При попутном ветре уже затемно, а все ж доберутся.

— А чего-то я не понял, с чего это Глебу Переяславскому Рязань досталась? — пришло на ум Миронегу. — А Роман-то где ж?

— Так вы тут ничего еще не ведаете? Про беду Исадскую? — вопросительно уставился Милята.

— Какая-такая беда? — прищурился Миронег.

— Так еще летом стряслось. Собрались в Исадах все рязанские князья…

— Исады, это те, что недалече от Рязани? — перебил Миронег. — На Оке?

— Они самые. Так вот, собрались, пировали. Все в малых дружинах, выпили крепко, а тут поганые откуда ни возьмись налетели и всех порубили: и Романа Рязанского, и Изяслава Пронского, и Святослава, и Михаила, и даже княжича Муромского Ростислава.

— Всех, — эхом повторил Миронег.

— Один Глеб Переяславский и брат его молодший Константин уцелели, ну и Ингварь наш. Не успели мы тогда в Исады, кораблики наши по недосмотру загорелись. Я уж, грешным делом, — Милята, понизив голос, наклонился к Миронегу, — решил, что то ты озорничал.

— Не я то был, — с показным равнодушием откинулся на траву Миронег.

— Ну, видно ангел-заступник у нашего князя крепкий, — старик перекрестился.

— Я вот одного не пойму — всех порубили, а переяславские живы-живехоньки, то как? — в хмурое небо кинул Миронег.