У Червленого яра

Тот, приоткрыв очи, что-то замычал. Живой! Собрав все силы, Миронег рывком оторвал тяжелое тело от палубы и выбросил за борт на мелководье. Послышался мощный всплеск. Миронег свесился, посмотреть. Ингварь, уже стоял на ногах, ошалело оглядываясь. «Так и мне пора», — сиганул в воду Миронег. Плюхнувшись в небольшом отдалении от князя, он сразу же нырнул и поплыл под водой, сколько хватило воздуха, потом, вынырнув, жадно глотнул, снова погрузился, и лишь в третий раз оглянулся: на берегу растревоженным муравейником бегали воины, но куда им поспеть — одна ладья догорала, борт второй лизало жадное пламя. Уж потеха, так потеха.

Ну да Миронега то уже не волновало. Спину вот потянул, то да, заныла, проклятая. Облачившись в сухое и тихо подозвав в темноте лесной поляны Савраску, бортник в первых отблесках рассвета поскакал домой. Именно затерявшуюся меж лесом и рекой пасеку он и считал своим единственным

[1] Весь — здесь поселение. [2] Братаничи — племянники. [3] Щегла — мачта.

Глава IV. Неслуха

Марфа небрежным жестом откинула назад заброшенный ветром на плечи убрус[1], покатала в пальчиках обнимающие шею горошины огненного янтаря, тряхнула кольцами-заушницами, тонкие колечки приятно звякнули. Княжна довольно улыбнулась, прищурив кошачьи глазки. «Ну, хороша же, хороша?» — вопросительно посмотрела Марфа на брата.

— Да хороша, хороша, кто ж спорит, — вслух охотно отозвался Изяслав, — только попадет нам с тобой от Глеба, ой, попадет. А мне первому достанется. Виданное ли дело, девку на княжий сход везти. И что братья двоюродные скажут?

— Я тихо буду себя вести, в уголочек забьюсь и хмельного пить не стану, — просительно сложила Марфа ладошки.

Изяслав неодобрительно покачал головой.

— Какой уголочек? Никто тебя на пир не пустит, и не надейся, так, на расписные лодьи поглядеть да как в охапку вои бороться станут, да и то, срамно, Марфуша, дурная затея. Может, пока не поздно, назад повернешь? Вон, Вячко тебя проводит.

— Да как это домой, коли мы уж почти доехали! — вскрикнула Марфа, от чего ее лошадка тревожно дернула ушами и недовольно фыркнула. — Ну, миленький, ну, Изяславушка, я ж только на жениха одним глазочком взгляну и сразу назад, — ласково погладила княжна растревоженную кобылу.

— Чего на него глядеть, чай, не гривна серебряная, — отмахнулся Изяслав, хмуря вороные брови.

— А вдруг он там какой кривой или ликом дурен, — Марфа снова умоляюще заглянула брату в очи, — а вы уж сговоритесь.

— Да не все ли равно, не девка же, то для мужа доброго и не надобно.

— Стало быть, урод? — забеспокоилась Марфа, заерзав в седле.

— Чего ж урод, ладный малый. Слово даю, али ты моему слову не веришь? — черная бровь чуть приподнялась.

— Верю, — вздохнула Марфа, — только тебе и Вячко рябой — ладный малый, нешто тебе верить можно.

— Муромские князья все ладные… и я поперек братьев не пойду, ежели чего, и не надейся. Ударят по рукам, так пойдешь как миленькая.

Марфа прикусила от обиды губу.

— Домой-то поворачивать будешь? — напомнил Изяслав.

— Нет, — вздернула сестрица носик.

— Баловня, — пожурил Изяслав, но не злобно, ругать, так скорее себя надобно за слабость, нежели сестрицу. — И еще, отчего ты мужатых баб в годах из нарочитой чади с собой не взяла? Непокрытая Усладка — нешто приличная для княжьей дочери челядь, — князь обернулся назад, где в тряском возке, вцепившись в борта, ехала сенная девка.

— Хоть басни дрогой послушать, а не проповеди благонравные, мне и тебя хватает, — отмахнулась княжна, — да и чего ж тут неприличного, коли я при братьях? И Костюшка же приедет?

— Приедет, куда ж без этого проныры, — недовольно буркнул Изяслав. — А ты, чем басни слушать, лучше б Псалтырь разогнула, не помешало бы, неслуха.

Пререкания брата с сестрой Усладе было слушать не впервой. Двадцати восьмилетний Изяслав старательно исполнял роль строгого батюшки для осиротевшей сестрицы, но все ж твердости ему не хватало. Марфа всегда добивалась своего, ни криком, ни капризами, а мягкими уговорами и видимой кротостью: и глазки опустит, и всплакнет, когда надо. Изяслав терялся и давал слабину. Уж не таким бывал старший брат, князь Олег, того слезами да нежными словами пробрать было невозможно — сказал как отрезал, сестру тоже баловал, но в меру, воли над собой не давал. Но Пронского князя Олега оплакали и схоронили, а Изяслав наконец-то сел на стол своего отца, въехал с женой и малыми детишками в древний детинец и единственную сестру сразу под крыло взял, показывая — я не хуже покойного братца. А был бы жив Олег, разве ехали бы сейчас на съезд княжеский, где из баб-то и девок никого, а кругом одни мужи бородатые. Сидела бы княжна смиренно дома да ждала, когда сваты сами явятся.