У Червленого яра

Отчалив от Онузы, путники сперва чувствовали себя спокойно, плыли днем, не таясь, ночевали на отмелях, разводя в сырой майской ночи костер побольше. Но чем дальше уводила лента реки от обжитых мест, тем более осторожным становился Миронег, не желая глупо рисковать. Днем хоронились в укромном месте и выплывали лишь к вечеру, предварительно обшарив окрестность глазами. Дальше дощаник плыл в ночи, крадучись, при свете звезд и луны, а то и вовсе в полной темноте. И здесь Миронегу приходилось попотеть, чтобы не врезаться в какую корягу или не посадить большую лодку на мель. Марфа помогала, усаживаясь на край и тоже стараясь разобрать, что таит очередной поворот, а еще отвлекала мужа неспешной беседой, чтоб ненароком не уснул за веслами.

Если же утро выдавалось туманным, то двигались и поутру, под покровом нависающего над рекой плотного пара. Но лишь туман рассеивался, лодка врубалась в камыши, Марфа доила намаявшуюся козу, Миронег прибивал кол и оставлял животину на привязи пастись с двумя козлятами. После уж, наскоро перекусив, взрослая часть семейства заваливалась спать, а выспавшуюся за ночь Еленку стерег и нянчил Якимка, но не долго, Марфа лишь чуть прикрывала очи и спешила перенять у него суетную обязанность, все ж еще мал. И так каждый новый день. За все время пути мимо проплыли лишь два струга, берега казались безлюдными, но береженого Бог бережет.

Сегодняшняя ночь обещала быть беззвездной, откуда-то набежали пухлые облака, они не собирались проливаться дождем, но усиливали сумрак. Солнце уже полностью опустилось за крутой десный берег, на прощание оставив полосу розового отблеска.

— Якимушка, ложись и ты, а то не выспишься, — обняла за плечи сына Марфа. — Рядом с козочками я уж кожушок кинула.

— А про боярина Малка и красу Веренею? — напомнил Яким недосказанную байку.

— Так очи уж слипаются.

— Нет, ты сказывай.

Марфа откинулась чуть назад и повела сказ, сплетая слова в мудреную историю волшебства, подвигов, борьбы со злом и большой любви. Яким слушал, затаившись и слегка приоткрыв рот, в котором уж не хватало двух молочных зубов.

С Якимкой у Марфы долго не ладилось. Мальчонка дичился и бегал хвостом за Миронегом. Вытянуть из него хоть словечко было сложно. Всегда серьезный, тихий и послушный, словно маленький старичок, лишний кусок без спросу не возьмет, да и не попросит, пока сама не пододвинешь. Растопить лед отчуждения никак не удавалось. С названным отцом Яким охотно говорил, проявлял заботу, подносил водицы или подавал нужную вещицу, а вот с Марфой замыкался, смотрел исподлобья, а уж колыбель с малой сестрицей и вовсе обходил вдоль стенки. Миронег понимал, что Марфа благодарна Якиму, ведь, ежели б не забота о найденыше, опечаленный бортник вряд ли завернул бы к Онузе, скорее уж снова затерялся в непроходимых лесах и своем горе, но поведение мальчика названную мать расстраивало, под крышей малой избы чувствовалось напряжение. «Обвыкнется», — подбадривал Миронег жену.

Помогли байки, слышанные когда-то Марфой от сказительницы Услады. Подсев однажды к Якиму, Марфа принялась рассказывать об одном мудром муже Моисее, что беседы вел с самим Господом Богом, и как по воле Всевышнего позвал этот муж свой народ из рабства поганых. «И вышли они к морю-океану, а вода глубока, не перейти. И помолился Моисей тот Богу, и ударил посохом, и разверзлось море — проходи, раз нужно, и ног не замочить…» Нет, конечно, Марфа не умела так, как Услада сказывать, лучше милой Усладушки нешто кто мог бы рассказать, но все ж старалась, вспоминала, как та держала голову, как снижала голос до шепота на самом тревожном моменте, а потом выдыхала и все слушатели выдыхали, радуясь, что все хорошо обошлось. А в сказах Услады всегда все ладно заканчивалось.

Яким выслушал, не отрывая от сказительницы больших детских очей, а на следующий день уж сам осмелел и попросил еще чего-нибудь рассказать. А Марфа и рада радешенька расстараться: и про богатырей великих и их благонравных невест, и про чудеса, святыми сотворенные, и много еще чего. И все преобразилось, Яким повеселел, чаще стал улыбаться, подражая Марфе тайком, смущаясь, щебетал сказы уже малой Еленке, та ничего не понимала, но радостно сучила ручками и показывала первые острые зубки.

— Так-то и было, — закончила Марфа, — но Яким уж не слышал, задремав у не на плече.

Миронег переложил его на кожух.

— Умаялся, быстро сморило.

— Темно как становится. Сможем ли плыть? — забеспокоилась Марфа.

— Потихоньку. Веслом малым буду лишь править.

— Никак не могу привыкнуть, что ты рядом, — вздохнула Марфа, — уж столько времени прошло, а все хочется тебя пощупать, убедиться, что не морок.

— Так пощупай, нешто я против, — Миронег притянул жену к себе, усаживая на колени и прижимая ее спиной к своей груди, наклонился, коснувшись губами тонкой шеи.

— Наскочим куда-нибудь, темень какая, — игриво возмутилась Марфа, чуть отбиваясь.

— Не наскочим, тут широко, — продолжил целовать жену Миронег.

Шепот стал приглушенным, а лобзания жарче.

— Что это?! — испуганно указала Марфа куда-то вперед.